– Пялишься на нос? – огрызнулся я.

– Да. Можно сказать и так. Видел только один такой рубильник. Что случилось, какая-то военная травма?

– Рак.

Тут он присмирел. Никто не любит болтать об этой хреновине. Боятся заразиться. Я гадал, как Стерн прознал о неудачной пластической операции Гарри Ангела. Здесь ему надо было отдать должное.

Вернулся за нашими заказами Арман. Стерн беспомощно посмотрел на меню.

– Ты знаешь язык, Джон. Выручай. Я здесь и пива с трудом допросился.

– Что хочешь?

– Стейк будет в самый раз.

Я заказал entrecôte à la bordelaise для легавого и noix de ris ris de veau Brillat-Saverin для себя. И бутылку «Сент-Эмильона» вдобавок.

– Итак, что стряслось, лейтенант? – спросил я, когда Арман вышел за пределы слышимости. – Ты же не приехал в самый Париж за автографом какого-то бывшего крунера.

– Твоя правда, Джонни. За твоим гребаным автографом я бы и улицу не перешел. Расскажи, что знаешь об Уоррене Вагнере.

Обожаю копов. Предсказуемые, как щенята. Как только думают, что прижали тебя, сразу становятся грознее некуда. Не на того напал.

– Мало что могу рассказать. Он был моим агентом. Не виделись с тех пор, как меня призвали в 43-м.

Стерн наклонился, взял манильский конверт с красочного ковра. Достал из него фотографию и придвинул мне.

– Он?

Я долго всматривался в рожу Уоррена Вагнера-младшего, напоминавшего Хауди-Дуди.

– Нет. Эту пташку никогда не видел.

– Это Уоррен Вагнер-младший.

– Может быть. Не знаю никакого младшего. Двадцать лет назад, когда Уоррен со мной работал, ему было под полтинник. Все закончилось, когда меня призвали.

– Значит, это его сын. Управлял агентством по поиску талантов в Брилль-билдинг.

– Видимо, унаследовал от старика. Так из-за чего сыр-бор?

– Пару недель назад Вагнера-младшего обнаружили убитым в мужском туалете в Айдлуайлде. В тот же день, когда ты вылетал авиакомпанией TWA в Париж.

– Совпадение – не преступление.

Стерн достал из конверта вторую фотографию и передал мне.

– Расскажи об этом, – сказал он. Это был глянцевый рекламный снимок. Я видел его три недели назад в отделе новостей «Нью-Йорк Таймс».

– Вот это ностальгия. Гарлем. Наверно, около 1940-го. Публиковали в «Лайфе». Негр-пианист – Эдисон Свит. Мы звали его Ножка Свит. Знаменитый левша.

– Больше нет. Ножку Свита убили где-то три недели назад.

– Это даже не совпадение. Я был в Токио.

Стерн достал из конверта очередной снимок А4. Промо-фотография меня родимого в восемнадцать лет, с зализанным черным помпадуром.

– Ты?

– Я в те годы был настоящим красавцем.

– Когда начал красить волосы?

– Наоборот. Паук Симпсон просил меня тогда краситься. Чтобы быть похожим на крунеров-итальяшек. Расс Коломбо. Перри Комо. Луи Прима. Всякие макаронники.

Мне не нравилось, к чему все идет. Пронырливый коп вышел на след. Я снова отступал. Меня спас Арман, когда пришел и открыл бордо. Стерн сказал, что предпочитает еще пиво. Зачем переводить хорошее вино на невежественного ублюдка.

– Похоже, тебя здесь хорошо знают, Фаворит, – ощерился Стерн, пока я смаковал первый глоток. – Часто тут ешь?

– Как можно чаще. Одна из лучших забегаловок в городе. Жарят и парят с восемнадцатого века.

– Давно живешь в Париже?

– Я не живу в Париже.