Но не одна только окружающая обстановка угнетала Оливера. Он был один в этом странном месте, а все мы знаем по опыту, что самый отважный из нас почувствовал бы мороз по коже и отчаяние, очутившись там вместо него. У мальчика не было друзей, о которых он заботился бы, или которые заботились бы о нем. Сожаление о недавней разлуке было еще свежо в его памяти; отсутствие любимаго и знакомаго лица тяжелым камнем лежало на его сердце, и он, вползая в предназначенное ему для сна узкое отверстие, пожелал, чтобы оно было могилой на кладбище, в которой он мог-бы навсегда уснуть мирным и непробудным сном, а над ним росла бы и колыхалась высокая трава и звон стараго колокола убаюкивал бы его безмятежный сон.

   Оливер проснулся на следующее утро от громкаго стука с наружной стороны двери; пока он одевался, стук этот повторялся еще раз двадцать пять и всякий раз с большей, повидимому, досадой. Когда он собирался снять цепочку, стук прекратился и послышался чей то голос.

   -- Отворишь ли ты, наконец, дверь?-- кричал голос, принадлежавший, очевидно, лицу стучавшему перед этим в дверь.

   -- Сейчас, сэр!-- отвечал Оливер, снимая цепочку и поворачивая ключ.

   -- Ты, наверное, новый ученик, да!-- спросил голос через замочную скважину.

   -- Да, сэр!-- отвечал Оливер.

   -- Сколько тебе лет?-- продолжал голос.

   -- Десять, -- отвечал Оливер.

   -- Ну, так я отколочу тебя, когда войду, -- сказал голос;-- вот увидишь, если не сделаю этого; так-то, нищее ты отродье!-- И сделав такое любезное обещание, голос перешел в свист.

   Оливеру не раз уже приходилось подвергаться процессу, о котором ему было возвещено выразительным монологом, а потому он ни на минуту не сомневался в том, что голос, кому бы там он ни принадлежал, самым добросовестным образом исполнит свое обещание. Он отодвинул болты дрожащими руками и открыл двери.

   Секунду или две осматривал Оливер улицу в одном направлении и в другом; он думал, что неизвестный, говоривший с ним через замочную скважину, ходил взад и вперед по улице, чтобы согреться, но он никого не увидел, кроме толстаго мальчика, который сидел на тумбе против дома и ел ломоть хлеба с маслом, отрезывая от него ножом небольшие ломти, величиною с отверстие своего рта, и с жадностью поедая их.

   -- Прошу извинить, сэр! -- сказал Оливер.-- Не вы ли стучали?

   -- Да, я стучал, -- отвечал мальчик.

   -- Вам, вероятно, требуется гроб, сэр?-- спросил Оливер.

   При этих словах мальчик злобно взглянул на него и сказал, что Оливеру он потребуется несравненно раньше, если только он еще раз осмелится так шутить со старшими.

   -- Ты, мне кажется, не знаешь, кто я такой?-- продолжал он, вставая с тумбы и напуская на себя необыкновенную важность.

   -- Нет, сэр!-- отвечал Оливер.

   -- Я мистер Ноэ Клейполь, -- сказал мальчик, -- и ты мой помощник. Открой ставни! Этакое ты ленивое, грубое отродье!

   С этими словами мистер Клейполь ударил Оливера ногой и вошел в лавку, стараясь принять на себя вид достоинства и благородства, что не особенно удавалось ему. Да и трудно было мальчишке с громадной головой, крошечными глазками, в подранной одежде и с глупым лицом иметь вид достоинства и благородства, а особенно, если прибавит к обаятельной наружности этой особы красный нос и желтый кожаный передник.

   Оливер открыл ставни, причем разбил одно оконное стекло той же ставней, которую он с неимоверными усилиями старался стащить в небольшой двор, смежный с домом, куда все ставни уносились обыкновенно на целый день.