Я стал размышлять, глядя на Бартоломи, какова будет его предполагаемая реакция на мои поступки, когда, наконец, выяснится, что я лгал ему.

У меня от стыда встал комок в горле, и я вынужден был сделать глоток, чтобы успокоиться.

– Благодарю вас, сэр, – выдавил из себя я, когда мне все же удалось справиться с комком. – М‑м‑м… мистер Келси‑Рамос просил не очень распространяться об этой акции, если это возможно.

Его глаза чуть прищурились.

– Не беспокойтесь. Я буду тем человеком, который передаст эту новость Айкману, когда он, в конце концов, соскучится по вас.

Я ответил ему по возможности такой же добродушной и откровенной улыбкой, какая сияла у него на лице.

– Да, капитан. Я… увидимся на кольцах.

Я ушел. Благословенны будут милосердные – и к ним проявят милосердие… Благословенны будут милосердные – и к ним проявят милосердие…  Я повторял про себя эти слова раз за разом, идя по бесконечным пустынным коридорам «Вожака», пытаясь стереть из памяти мысленный образ человека, доверие которого я так вероломно нарушил.

* * *

За восемь лет, проведенных с лордом Келси‑Рамосом, накопилось достаточно возможностей встречаться с очень многими лгунами и с такими, которые были способны солгать лишь по необходимости, и с теми, для кого ложь стала второй натурой. И мне всегда казалось, что лгать в первый раз труднее всего. Но как я ошибался.

Лицо капитана Бартоломи стояло у меня перед глазами и тогда, когда я направлялся к каюте‑камере, где содержалась Каландра. Я представлял себе его лицо, реагирующим на мою ложь, когда он, в конце концов, узнает от Рэндона правду… затем всплыл его образ, когда он выслушивает от Рэндона заявление о снятии его с должности…

Замыслы праведных всегда честны, интриги нечестивых полны лжи…

Бога не признающий вредит ближнему своему через уста свои…

От переполнявшей меня боли я даже замедлил шаг и уже был готов сорваться с места и признаться во всем, что замышлял.

Благословенны будут милосердные, и к ним проявят милосердие…  На карту была поставлена жизнь невиновного человека… Кроме того, я уже слишком далеко зашел в своих акциях, чтобы остановиться. Что возле камеры Каландры будет выставлен один из охранников Куцко – в этом я не сомневался, правда, не мог знать, кто именно. Я надеялся, что это окажется один из братьев Иверсен или же Секоя, который разорвал бы меня на куски при малейшем подозрении относительно моих замыслов. Но чтобы это был сам Куцко, я не желал. Не хотелось лгать ещё и ему.

Я дошел до того места, где пересекались мой коридор и коридор Каландры. Собравшись с духом, я повернул за угол…

– Я уже по шагам догадался, что это вы идете. Припозднились маленько?

Я судорожно сглотнул слюну. Бога не признающий вредит ближнему своему через уста свои…

– Да, немного. Свяжешься с мистером Келси‑Рамосом – прощай сон и вольные часы.

Доминирующая в его чувствах встревоженность сменилась искренней заинтересованностью.

– А что за дела такие?

– Можно даже назвать это моим шансом, – ответил я, заговорщически понизив голос. – Губернаторша Рыбакова полчаса назад разговаривала по телефону с мистером Келси‑Рамосом. Он желает, чтобы я доставил Каландру в Камео для срочной встречи с ней.

Лоб Куцко подернулся сеткой морщин озабочённости, и даже проявленный им интерес не сумел перекрыть легкую зыбь подозрительности. – Что, прямо сейчас? Так поздно?

– За что купил, за то продал, – ответил я, прилагая поистине зверские усилия, чтобы совладать со своей мимикой и голосом. И на этот раз подействовало, даже через темную завесу сознания своей вины я все же мог слышать, насколько, должно быть, убедительно это звучало… и даже похолодел от мысли, как же лёгко мне давался успех.