Оставалось двенадцать дней… и после этого невиновная женщина погибнет. Если только она действительно невиновна.

Я беспокойно заворочался в постели. Именно это и представляло собой краеугольный камень этой проблемы, вопрос, не дававший мне покоя с того момента, когда мы с ней встретились впервые. В конце концов, Суд Внешнего предела обвинил ее на основании того, что считал верными и надежными доказательствами вины. И что бы не представляли собой эти доказательства, они находились на расстоянии многих световых лет, и на Солитэре никого нельзя было убедить в ее невиновности.

А что касалось меня лично…

Гордыня на шее у нечестивых, как ожерелье, насилие – платье, в которое они рядятся. Тела их источают злобу, сердца их переполнены коварством. Цинично они оправдывают всякое зло, надменно оправдывают силу. Возносят себя до небес…

В этих словах было слишком много поэтики, но еще больше правды. И, действительно, с кем бы я здесь не встречался, всех окружала некая аура, обязанная своим существованием образу мыслей и поступков, поскольку являлась ясным отражением лежащей в ее основе личности. Мои учителя в поселении Кана сравнивали это со скалистым пластом, располагавшимся под постоянно меняющимся грунтовым или песчаным ландшафтом. А скалистый пласт за один вечер не изменишь, не размягчишь никаким волевым актом.

Мне приходилось много говорить с Каландрой, это происходило на протяжении нескольких дней и в самых разных ситуациях.

В ее глазах я прочитывал самые неуловимые оттенки характера, я наблюдал за её лицом, её телом… и единственно возможным для меня стал вывод о ее невиновности.

Конечно, Каландра была человеческим существом, а не святой. Её аура свидетельствовала о тех же страстях и слабостях, которые присутствуют у всех нас. Но я не видел в ней холодной бесчувственности убийцы.

Благословенны будут милосердные, и к ним проявят милосердие… Пусть справедливо отнесутся к слабым и сирым, калекам и убогим. Помоги слабому и страждущему, спаси их от когтей нечестивцев…

Я пытался что‑то сделать, действительно, пытался. Умолял Рэндона, упрашивал адмирала Фрейтага, обращался ко всем официальным лицам на Солитэре, до кого успел добраться. И каждая дверь, в которую я пытался достучаться, захлопывалась передо мной, едва отворившись.

Благословенны будут милосердные, и к ним проявят милосердие…

– Но ведь я сделал все, что было в моих силах… – простонал я. В моем разуме смешались страх за Каландру и чувство вины перед ней. – Больше я ничего не могу сделать.

Нет. Оставалось еще одно… Последнее…

Истинно говорю вам, тем, кто собирался здесь, чтобы строить Башню; не сесть ли вам и не обдумать, сколько понадобится вам, чтобы завершить ее…

По моему телу пробежала дрожь. Да, оставалось еще одно, что я мог предпринять… Но это может стоить мне многого. Очень многого.

Будь послушен тем, кто учителя твои… Как благословенны те, кому Бог не внушил чувства вины, чьему духу неведом обман…

Кто проявит заботу об учителе своем, того почитать будут…

Здесь должны быть поставлены на карту не честь моя, и не мое дело, а моя собственная жизнь и жизни других. Я не мог отважиться на то, чтобы рисковать этим. И не желал.

Благословенны будут милосердные, и к ним проявят милосердие…

Спорить с этим я не мог. И, в конце концов, сдался.

ГЛАВА 13

На корабле таких размеров, как «Вожак», всегда обитает множество звуков, скрипов, вибраций, даже различимы шаги, движения механизмов, жужжание приборов и отдаленные голоса, разговоры. Это, как правило, тихие, но очень явственные звуки. Новичок, попадающий на корабль впервые и ненадолго, скорее всего и не ощутит их, а по прошествии очень небольшого времени и совсем перестанет их воспринимать.