9-е ноября. Всего только два дни как я дома, но какая перемена, произошла во мне за это время! В голове у меня страшный хаос, и мне уже кажется, что я целых сто лет как оставила школу. Сегодня утром пришли два незнакомца и спросили моего отца. Лица у них были суровыя и грубыя, голоса их были явственно слышны в рабочем кабинете моего отца, где он что-то писал, а я сидела у камина и шила. Громкий звук этих голосов заставил меня поднять голову, и я увидела, как лицо моего отца покрылось смертною бледностью и седая голова опустилась на руки. Но он в ту же минуту вышел и, возвратившись в сопровождении незнакомцев, велел мне идти к сестрам. Сузанну я застала в гостиной; она казалась перепуганной и растерянной; Присцилла лежала в истерическом припадке. После многих хлопот мне удалось несколько успокоить их и когда Присцилла тихо улеглась на диване, а Сузанна расположилась в матушкином кресле, чтобы собраться с мыслями, я тихонько вышла из гостиной и постучалась в дверь кабинета моего отца.-- Войдите, откликнулся отец. Он был один и очень грустен.

   -- Батюшка, спросила я, что такое случилось? И, взглянув на его дорогое, доброе лицо, прямо бросилась к нему.

   -- Юнис, проговорил он ласково, но чуть слышно: я тебе все разскажу.

   Я стала возле него на колени и глядела ему в лицо. Тут он разсказал мне длинную, печальную повесть, с каждым словом которой школьные дни отодвигались от меня все дальше и дальше и становились все более и более похожими на отжившее прошлое. Заключил он свой разсказ тем, что люди эти присланы его кредиторами, чтобы описать наш старый дом, в котором жила и умерла моя мать, со всем, что в нем находилось.

   В первую минуту дыханье сперлось у меня в груди, точно и я вот сейчас готова впасть в истерику, как Присцилла. Но я сообразила, что от этого отцу моему будет не легче, и минуты две спустя я на столько совладела собою, что могла снова бодро взглянуть ему в лицо. Затем он сказал, что ему нужно заняться своими счетными книгами; я поцаловала его и ушла.

   В гостиной Присцилла лежала неподвижно с закрытыми глазами, а Сузанна казалась погруженною в глубокую думу. Ни одна из них и не заметила, как я уходила и слова вошла. Я отправилась в кухню посоветоваться с Дженни на счет обеда моего отца. Она сидела, раскачиваясь на своем стуле, и терла себе глаза своим грубым фартуком до красноты. Тут де в старом кресле, когда-то принадлежавшем моему деду -- кто из братьев не знал имени Джоржда Фильдинга?-- сидел один из незнакомцев. На нем была поношенная бурая шляпа, из-под которой он пристально глядел на пучок сушеных трав, привешенных к крючку, спускавшемуся с потолка. Я вошла и как громом пораженная остановилась на пороге, но взгляд его и тут не переменил направления; он только сложил рот, как бы собираясь свистать.

   -- Добраго утра, сэр, проговорила я, как только успела немножко оправиться. Я помнила слова отца, что мы должны смотреть на этих людей просто как на орудия, через которыя провидению угодно было ниспослать нам скорбь.-- Могу я спросить вас, как ваше имя?

   Незнакомец пристально на меня поглядел. Затем он едва заметно про себя усмехнулся.

   -- Имя мое Джон Робинс, проговорил он;-- Отечество мое -- Англия, Вудбери мое место жительства и Христос мое спасение.

   Проговорил он это нараспев, потом глаза его замигали, как бы от чувства внутренняго довольства самим собою, и снова устремились на пучок майорана, привешенный к потолку. Я же, вникнув хорошенько в его ответ, нашла в нем много утешительнаго для меня.

   -- Это мне приятно слышать, отвечала я: -- потому что сами мы люди религиозные и меня смущало опасение, что вы человек иных понятий.