– Вы не знаете… не знаете, где он живет?

– Понятия не имею. Сейчас его нет в Москве. По крайней мере, он собирался лететь куда‑то за границу.

Оба надолго замолчали, занятые каждый своими мыслями.

– Конечно, все это должно было рано или поздно кончиться, – заговорил Масличкин едва слышно, будто сам с собою. – Сколько сил, сколько нервов, сколько денег!..

– О чем вы? – не сразу понял Першин.

– Нужно было бросить ее к чертовой матери, лишить материнских прав, оградить от нее ребенка! А я не решился, пожалел. Не Катю жалел, а ее, понимаете? Все‑таки десять лет прожили вместе… Институт развален, зарплаты никакой, стали расходиться специалисты. Какие‑то коммерческие структуры отняли здание – прекрасное здание на Сиреневом бульваре. С трудом удалось арендовать помещение на два года – у черта на куличках, в Микулине, чтобы спасти оставшееся оборудование. Тех крох, которые выделяло государство, едва хватало на оплату аренды и охрану. К девяносто второму году из ста пятидесяти сотрудников осталось двадцать три энтузиаста – остальные разбрелись кто куда. Я тоже не раз порывался все бросить. В долгах по уши – нужно было кормить семью, уйма денег уходила на Наташу – на врачей, лекарства… которые, как теперь оказалось, на самом деле были наркотиками… Катя без присмотра росла. Слава Богу, пристрастилась к музыке, мы отдали ее учиться. Даже не столько для того, чтобы развить ее способности, сколько чтобы спрятать от каждодневных семейных концертов, которые устраивала эта, как вы сказали, нереализованная артистка. Конечно, девочка все видела, понимала и переживала и оттого росла нервозной, неуравновешенной, молчала целыми днями, на любое замечание реагировала как на ожог… Не знаю, зачем она давала ей этот ЛСД – развить или успокоить… Сволочь!.. Звезда оперетты… шестиконечная!.. Сволочь и дура к тому же!.. Я ни за что не допустил бы этого, уж поверьте. Хлебнул я с нею по самое «не хочу»! Бросил бы тогда все – и жену‑алкашку, и лабораторию, – никто бы не осудил, все видели, во что превратилась моя жизнь. Только как‑то я по‑дурацки устроен – мне никогда не нравилось идти по пути наименьшего сопротивления. А потом… новая жена, новая работа… Я консерватор. И, наверное, трус. Вот и получил… Вы можете поверить в то, что когда‑то я весил сто десять килограммов?.. Смешно!.. И вот, году в девяносто втором… да, точно, в сентябре… все начало меняться, благодаря знакомству с Градиевскими. Он был предприимчивым и энергичным человеком, имел свою фирму за рубежом, связи в правительстве – когда‑то работал в КГБ, охранял не то МГК КПСС, не то самого Ельцина… И его наша продукция заинтересовала, особенно новейшие опытные образцы. Он нашел деньги на их серийное производство, предложил мне организовать акционерное общество, договорился с военным заводом о предоставлении нам в аренду цеха. Потом этот завод совместно с производственным объединением «Росконверсия» стал нашим учредителем, мы стали выпускать очень ценные приборы «НОИ‑2», появился рынок сбыта, укомплектовали кадры, закупили за границей оборудование, а главное – в семье моей все пошло на лад. Наташа бросила пить, у Кати появились первые успехи в музыке. Сам Федор Борисович в России почти не бывал, а Луиза Ивановна оказывала на Наташу очень большое влияние, опекала ее… Но эта светлая полоса как‑то очень скоро закончилась, сменилась черной. Градиевский погиб, вы, наверно, знаете эту историю. Убийц не нашли и, я думаю, не найдут. А теперь вот и Луиза… Отказываюсь верить, отказываюсь что‑нибудь понимать! Кати… Кати больше нет… – Масличкин сглотнул и отвернулся, подавляя готовые прорваться рыдания. – Странно, – справившись с собой, посмотрел он на Першина, – мы столько лет были знакомы с Луизой, а она скрыла от нас свое замужество… Да и вас я никогда не видел с нею.