|
Три одинаковых автомобиля «ниссан‑патруль», поблескивая никелем в рассветных лучах, не иначе принадлежали каким‑то спецслужбам: и одинаковые автоматы с подствольниками, и серые пятнистые комбинезоны, и даже уставные камуфляжные маски с круглыми дырами для глаз и ртов походили на амуницию «Альфы» или «Сириуса» – шевронов отсюда было не разглядеть. Но то, что бандиты экипируются не так, Моцарту было уже известно. Над забором стелился дымок. Пахло паленым мясом. Не иначе, группа захвата застала банду за пожиранием шашлыков на рассвете.
«Свои, – подумал Моцарт об автоматчиках и едва не сплюнул от досады: – Опередили!» Было это, впрочем, неплохо: дальше чем определить местонахождение логова, бывшего еще совсем недавно его тюрьмой, и понаблюдать за происходящим, его фантазия не работала. Но все же и обидно было от того, что теперь он наверняка не встретится ни с Епифановым, ни с Графом с глазу на глаз, теперь они не в его власти, а во власти правоохранительных органов, и ему отводится роль не обвинителя, а всего лишь свидетеля – значит, снова оправдываться перед Первенцевым, судом и собой… За воротами взревел мотор, и со двора стремглав вылетела бежевая «волга». Моцарт готов был отдать голову на отсечение, что это – та самая, что преследовала его на московских улицах! Получалось… что за ним следили сотрудники милиции?.. Чертовщина! Вздыбив мокрую грунтовку, «волга» свернула направо. Фонтан гравия брызнул в сторону рва, несколько камешков оказались на расстоянии вытянутой руки от Моцарта. Затем произошло и вовсе непредвиденное: автоматчики не открыли огня и не пустились в погоню – «волга» коротко притормозила у крайней от леса машины, и из‑за тонированного окошка послышалась приглушенная команда: «Уходим!» Со двора стали выбегать люди в таких же одинаковых комбинезонах и масках. Всего их Моцарт насчитал девять. Четко распределившись по «ниссанам», они умчали за «волгой» вслед. Бросились за кем‑то вдогонку, получив сообщение по рации? Но что означало в этом случае «Уходим!»?.. Между тем никто за ними не гнался и проводить никто не вышел. Дача словно омертвела. Двигатели стихли вдали, наступила гнетущая, недобрая какая‑то тишина. Ветер плутал в верхушках сосен, поскрипывал приоткрывшейся створой ворот, прижимал к земле траву. В глубине леса прокричала птица. Моцарт осторожно выглянул из своего укрытия. Не увидев никого поблизости, встал… но не успел разогнуться в полный рост, как мощный взрыв потряс землю и отшвырнул его на дно оврага. Оглохший, ошеломленный, он лежал, обхватив голову руками, и уже решительно ничего не мог понять: где он, кто эти люди, зачем они испортили такой хороший дом и почему он снова оказался на войне, словно и не было семи лет беззаботной жизни?.. Грохот обломков, лязг железа, звон разбитых стекол смешались; жаркая волна гари и свет пламени дошли до сознания спустя несколько секунд. Поняв, что все кончено, что теперь он здесь один и больше уже ничего произойти не может, Моцарт заставил себя встать. В клубах быстро разносившихся ветром пыли и дыма лежали развалины дома. Часть его – правое крыло первого этажа и даже проем окна с рамой без стекол – каким‑то образом уцелела. Не раздумывая, Моцарт бросился в пролом в изгороди. Рухнула тяжелая бетонная балка, погасила горевший пол. Едкий дым заволакивал единственную уцелевшую комнату. Из‑за опрокинутого кресла торчали чьи‑то ноги в грубых ботинках армейского образца. Моцарт разгреб обломки, схватил лежавшего за брючины и выволок на свет. Человек был мертв. Очередь рассекла грудную клетку; одежда промокла от крови, еще не успевшей остыть. На месте правого глаза зияла дыра. Моцарт перевернул его на живот, осмотрел. Мертвого добивали в затылок – одиночным из пистолета. Спецназовцы в Афгане называли такие выстрелы «контрольными»… Под обломками он нашел еще два трупа. |
