– Просижу весь день в редакции у телефона, нужно к вечеру сдать материал о выставке. – Приблизившись к нему вплотную, она обвила его шею руками. – Если ты не позвонишь…

– То ты сойдешь с ума, – зная ее, закончил Моцарт и, высвободившись из объятий, хлопнул дверью.

10

Какая‑то часть денег у него была – собрал за год в преддверии расчета с Алоизией. Но после трех месяцев вольготной жизни с Верой запасы истощились, и на запланированные расходы явно недоставало. Мало того, что «расчетный день» пришлось провести в плену, – проклятая «командировка» лишила возможности пообщаться с коллегами и перехватить недостающую сумму до лучших времен.

Воздух стоял недвижим, все словно замерло вокруг. Солнце пекло, слепило, наводя на мысли об отпуске на морском пляже и гостиничном номере с окнами на Медведь‑гору, но Моцарт чувствовал, что его побег не пройдет даром.

Он был достаточно горд и свободен, чтобы кого‑то бояться: угнетала неопределенность. До сих пор ему не случалось переступать грань законопослушания, и он не собирался делать этого впредь, однако акт недонесения о преступлении, предусмотренный статьей Уголовного кодекса, смущал его ничуть не меньше, чем поход в милицию для доноса «о похищении человека при отягчающих обстоятельствах и захвате заложников». Похищенным человеком был он сам; отягчающими обстоятельствами – несколько зуботычин; в заложниках пребывал также он, и кому, как не ему, было решать – казнить или миловать. Что же до избитого коллеги, то свидетелем избиения он не был, а если Авдеич и Антонина сочтут нужным обратиться с заявлением в милицию – он готов явиться туда для дачи показаний. Но быть приглашенным и проявить инициативу – вещи суть разные, и потому не лучше ли переждать, не нарываясь на неприятности?

Все эти рассуждения были не чем иным, как поиском самооправдания, причем весьма сомнительного свойства. Одна ложь влекла за собой другую: вот уже пришлось невольно подыграть Террористу в разговоре с Зайцевым, придумать версию об ограблении в Дмитрове, вовремя не рассчитаться с Алоизией, но если бы причина его нравственных терзаний состояла только в этом, он бы как‑нибудь простил себя и стоял бы теперь в очереди за билетами в Крым.

По мере приближения к дому нарастала тревога, а заодно и обида, что вот он в Москве, жив‑здоров и свободен, а былого праздника на душе нет, что в равной степени могло подтверждать версию об отсутствии души как таковой и предвещать крупные неприятности.

Во дворе стояло несколько весьма подозрительных автомобилей – с мрачными пассажирами, «шпионскими» тонированными стеклами и антеннами передатчиков; казалось, сейчас опустится стекло, появится ствол – бах! – и можно заказывать для свидетеля «Реквием». Начнется следствие, вскроется подлог с командировкой, обнаружится факт недонесения, и закопают Першина по кличке Моцарт оболганным и неотпетым.

«Волков бояться – домой не попасть», – решил он и, стараясь не выдавать напряжения, не спеша двинулся к подъезду.

Уже на лестничной площадке вспомнив о ключе, вторично судьбу искушать не стал, позвонил соседу со второго этажа.

– Здравствуйте. Вот, понимаете ли, захлопнулся, – улыбнулся он, растерянно разведя руками. – Нет ли у вас какого‑нибудь инструмента, чтобы отпереть дверь?

– Чтобы отпереть – нет, – дыхнул на него луком волосатый сосед в трусах и майке, – а чтобы сломать – есть.

Углубившись в прихожую, он с грохотом выгреб из стенного шкафа какие‑то банки, инструменты, мотки проволоки и через минуту вручил Моцарту топор и слесарную отвертку:

– Действуй… Э! Куда через порог‑то берешь?.