– Вот и хорошо. Во‑первых, вас никто ни в чем не обвиняет. Для этого у меня нет оснований. Пока. Во‑вторых, для того, чтобы вынести соответствующее постановление о признании вас потерпевшим, я должен установить, что преступлением вам причинен моральный, имущественный или физический вред. Для этого мне нужно у вас кое о чем спросить, верно?

Першин кивнул.

– Вы проживали с Градиевской по одному адресу?

– Нет, не по одному. – Вопрос был задан явно не случайно, наверняка ему предшествовали показания соседей и сослуживцев Алоизии, они запротоколированы, и правду скрывать бессмысленно. – Мы жили в разных квартирах.

– Но в разводе вы не были?

– Собирались развестись.

– И как давно вы живете раздельно?

Першин уже собирался сознаться, что вступил в брак по расчету, но неожиданно усмотрел лазейку в вопросе следователя.

– Вскоре после свадьбы. За год до этого погиб ее первый муж. Решение выйти замуж вторично оказалось, видимо, поспешным с ее стороны. Она хотела видеть во мне мужчину, к которому привыкла.

– Почему же вы не развелись в таком случае?

– Она согласилась подождать с разводом, пока я куплю квартиру и пропишусь.

– Так когда вы виделись в последний раз?

– Семнадцатого июня. Кажется, это был понедельник.

– Вы были у нее дома?

– Нет, мы встречались на нейтральной территории.

– Зачем?

Першин ответил не сразу – весть о смерти Алоизии напрочь выбила его из колеи.

– Случайно, – опустил он голову, почувствовав апатию и безразличие ко всему на свете.

– Значит, накануне убийства вы с ней не встречались?

– Нет, не встречался.

Первенцев достал из пластмассового футляра авторучку и принялся старательно чистить вискозной салфеткой золотое перо.

– Уверены? – покосился он на Першина.

– Уверен.

– А когда ее убили, Владимир Дмитриевич? – снисходительно улыбнулся Первенцев.

– Мне‑то откуда знать?

– А что же вы утверждаете, что не виделись с женой накануне убийства, если не знаете, когда оно произошло?

Першин с трудом понимал, чего хочет от него этот следователь и почему он стал говорить с ним таким тоном, словно допрашиваемый из потерпевших перешел в разряд подозреваемых.

– Я хотел спросить у вас, но вы же сами сказали, что вопросы задаются здесь в одностороннем порядке, – парировал он, но вовсе не потому, что был находчив, а просто так – случайно.

Следователь засмеялся, достал из кейса бланк какого‑то постановления.

– О разделе имущества гражданки Градиевской между вами, как я понимаю, речи не было?

Першин посмотрел на него, как на друга, оказавшегося карманным вором.

– Вы правильно понимаете! – снова озлобился на неприкрытое, явно ничем не обоснованное, тенденциозное какое‑то подозрение, которым был окрашен вопрос. – Правильно! И не стоит тратить время на подозрение, вы не можете меня ни в чем подозревать, не найдете против меня никаких улик, потому что их нет и быть не может! Если вы думаете, что я убил Градиевскую, чтобы завладеть ее квартирой, то заключите меня под стражу, вызовите сюда этого… как его… адвоката!.. свидетелей, понятых… не знаю, что у вас там еще положено, черт возьми!.. Что вы тут изображаете из себя Порфирия Петровича, все пытаетесь меня в ловушку заманить? Не жил я с нею, с Алоизией… с Луизой то есть, во‑об‑ще, ясно?! От квартиры отказываюсь! Я там был всего один раз… год назад… могу сейчас отказ написать!.. Я врач, я хирург, я сотни людей спас от смерти, а вы мне… вы меня… Бросьте! Давайте, пишите, спрашивайте, что положено, только не нужно делать из меня… козла отпущения!.