Першин презрительно хмыкнул и отвернулся к окну.

– Как это – где? – ответил сквозь зубы. – Известно: на улице Лесной убивал гражданку Градиевскую.

– Зачем?

– Денег требовал, наверно.

– А они у нее были?

– Были. Только я вам не скажу, где она их держала. А то еще приберете к рукам, пока я буду в цугундере срок отсиживать.

Все, включая Первенцева, заулыбались.

– Смешно, Владимир Дмитриевич, смешно. Но не очень. На вашем месте…

– А вы никогда не будете на моем месте, – серьезно сказал Першин. – Для этого надо людей любить.

– А я, значит, людей не люблю? – обиделся следователь. – Ну, ну. Так вы не ответили на мой вопрос?

– На какой?

– Где вы были вчера?

– А‑а, это… Ну вот приедем сейчас в прокуратуру – предъявите мне обвинение, ознакомите с делом, пригласите адвоката, и там я отвечу. Под протокол. А пока отдыхайте, набирайтесь сил.

– Хотите вызвать у меня сочувствие своим поведением или разозлить?

– Ваши каверзные вопросы для меня унизительны, вы это понимаете?!

– Что же в них унизительного?

– Да не в них! А в том положении, в которое вы меня ставите!.. В подозрении вашем!

– Неужели вы думаете, что мне убийца нужен для галочки? Для чего мне отправлять под суд невиновного человека?.. Ничего себе, представленьице!.. Книжек дурных начитались, господин хирург? Не следователь, а прямо исчадие ада какое‑то, в самом деле. Странно вы себя ведете, я бы даже сказал – провокационно.

– Спал я вчера вечером, ясно? Спал! Из дома не выходил! – сдерживая истерику, выкрикнул Першин.

Первенцева проняло. До самой прокуратуры вопросов он больше не задавал.

Кабинет его находился на третьем этаже, он проследовал туда быстрым, размашистым шагом, и Першин вынужден был идти за ним, как собака на поводке, будто это было нужно ему, будто это он добровольно вызвался давать показания, подобно какому‑нибудь стукачу или сексоту, и понимал, что с невидимого поводка этого ему не соскочить, и отвечать на вопросы службиста придется, и краснеть в суде, и искать вину перед Богом и Алоизией в себе самом даже после того, как в деле будет поставлена точка.

– Подождите здесь, – коротко бросил Первенцев, отомкнув замок ключом на массивном брелоке.

Першин остался в коридоре один. Потом в кабинет стали заходить какие‑то люди, никто из них не удостоил его взглядом, хотя ему безумно хотелось чьего‑нибудь взгляда, хотя бы не участливого, а просто так – что‑нибудь понять по человечьим глазам. Заложив руки за спину, он вышагивал туда‑сюда по коридору, стараясь сосредоточиться, но сосредоточиваться оказалось не на чем: мысли путались, обрывались, и если бы так было перед операцией, он ни за что не согласился бы войти в операционную, ибо такое его состояние заведомо предвещало бы летальный исход.

Минут через сорок от Первенцева вышли люди, среди которых были уже знакомые ему эксперт и милицейский капитан. Еще через некоторое время в проеме приоткрывшейся двери появился и сам Первенцев – в рубахе с неаккуратно закатанными по локоть рукавами, расстегнутой едва ли не до пупа, будто он вернулся домой после трудового дня и позволил себе расслабиться.

– Войдите, – приказал сухо, глядя куда‑то в сторону.

Першин вошел в маленький казенный кабинет с зарешеченным окном, необыкновенно жаркий, потому что окно выходило как раз на запад, а солнце уже перевалило за половину своего дневного пути и теперь слепило, пекло, расплавляло оставшиеся чувства и мысли.