– Плохо, Владимир Дмитриевич, – перешел адвокат на шепот. – Об этом не говорите, не нужно. Только то, что доказано.

– Вы думаете, он поверит?

– Кто «он» и во что?

– Первенцев. В то, что я не убивал ее, – ни из‑за квартиры, ни из‑за денег?

Донников задумался, почесал нос.

– Не все так сразу, – покачал головой. – Поверит или нет – его личное дело. А вот сможет ли доказать? Хотя и пытается. Подозревает он вас всерьез. К делу приобщены письма Андрея Малышевского. Они с Градиевской знакомы с юных лет. В одном из писем Малышевский спрашивает, исправно ли вы платите ей. Так что Первенцев в курсе ваших с ней отношений. Но прямых улик у него на сегодня нет. Вера жива‑здорова. Ваши неточные, мягко говоря, ответы я попробую истолковать как следствие душевного потрясения известием о смерти Градиевской. Тем более что протокол вы подписывать отказались…

Через два с половиной часа с санкции прокурора Першин был освобожден под подписку о невыезде в соответствии со ст. ст. 93 и 101 УПК РФ.

В Путейский тупик они с Верой отправились в такси.

Першин все время молчал, и Вера не смела нарушить его молчание, за которым угадывалась напряженная работа мысли.

– Я не хочу возвращаться к Нонне, – сказала она, когда, рассчитавшись с водителем, они вышли из машины и направились к стоянке у проходной «Спецтранса». – Видимо, придется снять квартиру.

«Фольксваген» Першина стоял на месте, но и он, подобно жилищу в Глазовском, подвергся досмотру и оттого казался теперь чужим.

– Я сам хотел просить тебя об этом, – сказал Першин, опробовав двигатель. – Подыщи что‑нибудь в Банном, лучше – в районе Рижского или ВДНХ.

– Почему там?

– Ближе к клинике Нифонтова.

– Ты хочешь поменять работу?

– Я хочу изменить жизнь.

– Что ты собираешься сделать?

– Прежде всего снять с себя подозрения. Где ты нашла этого парня?

– Адвоката? Мы вместе учились. На него можно положиться.

– Пойми, Вера, это тот случай, когда я должен все сделать сам. Иначе мне будет трудно вернуться к той жизни, которой я жил и из которой меня настойчиво пытаются выкрасть! – не глядя на нее, уверенно проговорил Першин и решительно рванул в сторону Земляного Вала.

– Моцарт… ты должен работать, – со слезами на глазах попросила она. – У тебя талант! Ты слишком далек от этого всего – от грязи, от…

– От реальности? – усмехнулся Першин. – Я не бомж, не убийца и не «шестерка», чтобы меня покупать или помыкать мною. А до Моцарта мне не дотянуть.

– Осторожно!!

«Фолькс» взвизгнул, затормозил, проехал юзом, на полкапота проскочив «стоп‑линию»; дымный самосвал «татра» едва не снес ему передок. Пальцы Першина на рулевом колесе побелели.

Аварийную ситуацию он расценил как предупреждение свыше.

– Я хочу, чтобы от всей реальности у тебя осталась только я, – через силу улыбнулась Вера, когда машина, снизив скорость, поехала по Покровке.

– «О вы, зазнавшиеся реалисты, в ваших теориях нет ничего реального, кроме крови, которую вы за них проливаете», – процитировал Першин нараспев. – Нужно стараться быть выше, Вера. Вырваться из нее, в этом – смысл жизни. Разве нет?

Она смотрела на него с испугом и недоверием. Ей показалось вдруг, что это вовсе не ее Моцарт, щедрый и беспечный, идущий по жизни легко, без оглядки, способный врать и любить, клясться и забывать, превращаться из серьезного, маститого, ответственного хирурга в пылкого любовника, легкого на подъем, надежного и вместе с тем неприспособленного, загадочного, существующего неразрывно со всеми и в то же время отдельно от всех, непредсказуемого, притягательного и не поддающегося пониманию ни сердцем, ни рассудком.