Что же противопоставил року Моцарт?..

Дверь камеры громыхнула, когда Першин задремал, сидя на грязном полу и прислонившись к казенного цвета прохладной стене.

– Першин! На выход!..

Долгие переходы от решеток к решеткам, от поворота к повороту, между лестничными пролетами; гулкие шаги и брезгливый чей‑то голос: «Лицом к стене!.. Руки назад!.. Стоять!..» Никаких ощущений, все притуплено – цвета, запахи, голоса, предметы. Наркоз в стадии аналгезии: больной в сознании, но заторможен, дремлет, на вопросы отвечает односложно, отсутствует поверхностная болевая чувствительность, но тактильная и тепловая сохранены…

Окончательно пробудила его невесть откуда появившаяся Вера. Она увидела его издалека, из противоположного конца коридора, и побежала, как в старом кино – вытянув руки навстречу:

– Моцарт, милый! – оросила его лицо влагой. – Прости меня, прости… Я только что узнала, Нонне звонил Сухоруков, сказал, что ты в тюрьме, что меня ищут… Ты ведь не виноват, да? Ты просто не можешь! Они тебя не знают совсем!

Он обрадовался ей, как не радовался никому и никогда, прижал ее голову к груди, чтобы она не могла говорить, боясь, что она скажет что‑нибудь не то и не так; Вера была сейчас его последним оплотом, и если он мог в чем‑нибудь сознаться себе самому, так это в подлой своей нечестности к этому чудному, единственному, такому родному и близкому существу.

– Нет, нет, конечно, – прошептал он, покрывая ее голову поцелуями. – Меня знаешь только ты… только ты мне можешь помочь…

– Скажи как, чем?

– Не надо!.. Только тем, что ты есть, этого хватит. Остальное – я сам!

Они постояли, испытывая терпение деликатного конвойного. Тут только Першин заметил молодого человека, пацана почти; подумал еще, что он – один из ее братьев, Сережка или Виталька, и удивился, зачем она пришла сюда с братом?

– Войдите в следственную камеру, – послышалось негромкое за спиной.

Вера умоляла голосом и глазами:

– Доверься ему, Моцарт! Он хороший адвокат. Незнакомый ему юноша шагнул вслед за ним в помещение с привинченными к полу столом и табуретом. За окном искрился пугающе яркий мир в решетке.

– Садитесь, Владимир Дмитриевич, – указал на табурет юноша. – Я Донников Сергей Валентинович, представляю Московскую городскую коллегию адвокатов. Меня ознакомили с вашим делом. Многого обещать пока не могу, но думаю, что удастся для начала изменить меру пресечения.

– Благодарствую.

– Вера Алексеевна рассказала мне…

– Что?! – с тигриной настороженностью сжался Першин в комок.

– Рассказала мне о том, как у вас украли на пляже туфли, – понимающе улыбнувшись, по складам произнес Донников. – Судя по вашим ответам, зафиксированным в протоколе, вы не хотели предавать огласке заведомую фиктивность вашего брака. Я правильно понял?

Першин еще не решил, что отвечать и как вообще вести себя с этим человеком.

– Зря. Все это вообще можно было оговорить в брачном контракте и таким образом избежать многих неприятностей. Теперь так делается.

Першин молчал, потупившись.

– Итак, вы платили ей в рассрочку за прописку. С целью передачи очередного взноса встречались в «Лефко‑банке». Мне нужно говорить правду, тем более что вас вместе с Градиевской видела кассир Купердяева. Сумма?

– Пять тысяч.

«Господи! Он меня хочет вытащить отсюда. Он правда хочет этого! Нужно выйти. Нужно выйти, а там… я почти уже понял, знаю почти!.. Я не виноват. Он дает мне шанс доказать свою невиновность!..»

– Это последний взнос?

– Нет.