За околицей деревни Размахов наконец успокоился и повёл машину без спешки и ровно. Он чувствовал себя неловко перед Зуевым, который стал невольным свидетелем его нервного срыва, виновато на него глянул и включил радио. Послышалось звучание симфонического оркестра, в которое то и дело вторгалось фортепиано, то бурными и взрывными, то умиротворяющими и медленными пассажами.

— Я вас видел в городе, на встрече антибюрократов с межрегионалом Треплинским.

— Был такой грех, — усмехнулся Зуев. — Захотел глянуть своим одним глазом на московского писателя и демократа.

— Ну и как он вам показался? — сказал Размахов. — Я тоже был на этой встрече и, признаюсь, ничего не понял из того, что он говорил. А вот фронтовик, видимо, понял и стал душить писателя, как курёнка. Если бы не вы, то вряд ли бы москвич остался живым.

— Я не его пожалел, а ветерана, — Зуев полез в карман и достал удостоверение, вручённое ему главным антибюрократом области Отступниковым. — Вы видели, как я получал это?

— Видел, — усмехнулся Размахов. — Быстро же вы разочаровались в демократах.

— В гробу я их видел, как, впрочем, и таких коммунистов, как Кидяев и наш беглый первый секретарь райкома.

Зуев швырнул удостоверение в окно и озорно улыбнулся Размахову. Тот ему подмигнул и сказал:

— Мне нравится ваше жизнелюбие. Как её ни клянут, ничего лучше жизни у человека нет и быть не может.

— Я сегодня приехал в Хмелёвку, чтобы спрятаться от необходимости принимать решение, — признался Зуев. — Вчера пообещал хорошей женщине, что на ней женюсь, а сегодня замандражил. Дай, думаю, поеду в Хмелёвку, поработаю на храме, может и определюсь. А у вас такая заваруха!

Размахов по-доброму позавидовал Зуеву, тот стоял перед выбором, исход которого предугадать было совсем несложно. Сам Сергей тоже ещё не потерял надежды устроить свою жизнь, но ему это сделать было неизмеримо труднее, мешал возраст, грустный опыт прошлого, да и лень, он уже привык к одиночеству и почти захолостяковал.

— Женись, Зуев, — почувствовав симпатию к парню, он перешёл на «ты». — Это каждому мужику на роду написано. И ты — не будь дезертиром — женись.

В машине стало душновато, Размахов опустил со своей стороны стекло, пахнуло тёплым ветром, принёсшим с собой запах придорожной полыни и пыли. «Уазик» въехал в предместье райцентра со стороны древзавода, и по обе стороны дороги пошли штабеля берёзовых брёвен одной толщины, из них делали шпон, который отправляли в Финляндию для производства мебели.

— Где тут прокуратура? — притормозив на перекрёстке, поинтересовался Размахов.

— Езжай всё время прямо, вон к тому дому с зелёной крышей.

Размахов заглушил мотор чуть в стороне от казённого дома, поднял в дверце стекло и повернулся к Зуеву.

— Жди меня, если хочешь, но идти со мной тебе не стоит.

— Я побуду в коридоре, возле двери.

— Как хочешь, но тебя моё дело не касается.

Дверь следовательского кабинета была выкрашена светлосерой краской и захватана грязными руками. Сергей прислушался и уловил шёпот радио, передающего очередное постановление ГКЧП. Неподалёку хлопнула дверь, и, постучавшись, он перешагнул порог кабинета.

Следователь Глазков на приветствие не ответил, посмотрел на часы и сухо произнёс:

— Опаздываете, гражданин Размахов. Вот здесь в протоколе допроса распишитесь, что предупреждены об уголовной ответственности за дачу ложных показаний.

Подписываясь, Размахов краем глаза успел заметить, что следователь намеревается допрашивать его как подозреваемого.