Теперь настала очередь смутиться Размахову, и он робко произнёс:

— Но кому отдать деньги?

— На хмелёвский приход скоро будет назначен священник, ему и передадите своё пожертвование. Если не остынете, то можете стать ему деятельным помощником. Но для этого вам нужно переосмыслить очень многое. Стать христианином не так просто, как это может показаться.

Размахов никак не ответил на назидательные слова священника, сунул деньги в портфель и повернулся к Колпакову:

— Садитесь, Пётр Васильевич, или у вас есть здесь дела?

— Век бы их не видеть. До свиданья, батюшка. Вы уж там поторопите кого нужно, чтобы нам доброго попа прислали. Мы ему помогать будем, пока живы, как господь поволит.

Зуев проявлял явное нетерпение и, воспользовавшись тем, что Размахов открыл капот и стал проверять уровень масла, приблизился к нему и сказал:

— Надеюсь, увидимся в городе, — сказал Зуев. — На мою свадьбу придёшь?

— Что, решился? — улыбнулся Сергей. — Конечно, приду. Между прочим, я завтра возвращаюсь домой, могу и тебя прихватить в город.

— Было бы здорово! — обрадовался Родион. — Тогда я сейчас тоже поеду и покажу, где живу.

2

Расставшись с Зуевым возле его дома, Сергей выехал на выездную дорогу, где повёл «уазик» как можно бережнее, чтобы не беспокоить Петра Васильевича, который, закрыв глаза, казалось, крепко задремал на сидении. Спокойная езда не мешала Размахову вернуться к недавним событиям, он прокручивал их в памяти, но не мог в полной мере оценить. Нужно было время, чтобы успокоиться и всё осмыслить, а пока лезло на ум лишь то, что у Глазкова он вёл себя явно не лучшим образом, и сейчас ему было стыдно за свою глупость и излишнюю податливость.

«А ведь я трус, — с горечью подытожил Сергей. — Едва-едва устоял, а ведь чуть не подписал протокол. Если бы Глазкова не вызвал прокурор, то он меня дожал бы, ведь я уже потёк страхом перед арестом, наверно, мог бы лужу под собой сделать. Так вот и проверяет человек самого себя, и надо радоваться, что об этом знаю только я».

Здоровый человек не может долго мучить себя стыдом, и Размахов скоро нашёл себе оправдание, что поддался слабости лишь потому, что слишком горячо воспринял вызов к прокурору. Следователь, едва Сергей вошёл в кабинет, насел на него коршуном и заклевал вопросами, которые забивал в голову подозреваемого, как ржавые гвозди, и добился своего, подмял под себя Размахова, почти превратил его в ничто. Знать об этом было противно, и Размахов, заскрипев зубами, нечаянно газанул и потревожил Колпакова, который уже оклемался и ткнул пальцем в радиоприёмник.

— Включи свою гавотьку! Узнаем, как там в Москве.

Сергей покрутил ручку громкости, послышалась музыка, вполне серьёзная и даже патетическая, которая, не успев наскучить слушателям, внезапно оборвалась, радио задребезжало, и сухой голос диктора сообщил последние новости. Затем опять зазвучала музыка, Колпаков выключил приемник и матюгнулся.

— До танков дело дошло, мать их за ногу! Не думал, что доживу до такого. Я, парень, советский человек, хотя советская власть меня дважды до кровавых соплей приласкала сначала ссылкой в Нарым, а потом, уже после войны, лагерем. Но я не в обиде: лес рубят — щепки летят. По-другому с нашим народом нельзя, а в Москве и народа нет, там одни едоки.

— Как это нет — все восемь миллионов? — удивился Размахов. — И они, кажется, требуют счастливой жизни не только для себя, а для всей страны.

— Счастья для всех? — скривился Колпаков. — Этот миллион, что сейчас вышел на улицы, не народ, а обслуга столичного начальства, начиная от шофёров и кончая профессорами и академиками.