К утру в храме стало ощутимо зябко. Струи тумана текли сквозь разбитые окна и проломы, оседая влагой на кирпичах кладки и обволакивая промозглой сыростью человека, спавшего в углу на нарах. Размахов заворочался на досках, собирая на себя сползшую на пол одежду, и открыл глаза. Окутанные белёсым туманом стены храма словно шевелились, на куполе, пробуя хриплые спросонья голоса, ссорились вороны, было сумрачно, но он встал и начал махать руками, разгоняя застоявшуюся кровь.

Сделав несколько приседаний, Сергей проснулся окончательно, скинул с себя лёгкий шерстяной свитер и, взяв полотенце и ведро, лёгкой трусцой побежал к родничку, который струился у подножия возвышенности, где стояла церковь.

Скользя по намокшей, уже успевшей кое-где пожухнуть траве, и цепляясь руками за голые ветки ивняка, он спустился вниз, разогнав соринки, напился, а затем, набирая воду в пригоршни, умылся до пояса, и сразу почувствовал себя бодрее, из тела исчезла ломота, голова прояснилась. Он набрал в ведро воды, и, осторожно ступая, стал подниматься в гору.

Пройдя через погост, он вышел к паперти и увидел сгорбленную хворями и работой старуху. Она стояла и крестилась, кладя поясные поклоны во входной проём храма, где ещё не было дверей.

— Здравствуйте, Анна Степановна! — поздоровался Сергей громким голосом, зная, что она крепко недослышит.

— Здравствуй, здравствуй! — закивала старуха. — Я вот тебе гостинчик принесла. Молоко парное, только подоила, яички сварила, шаньги испекла.

— Да зачем вам такой разор? — укоризненно сказал Размахов.

— Какой разор? Это вот — разор! — Она показала на храм. — Не знаю, дождусь ли, когда ты всё обустроишь.

— К следующему лету, даст бог, управлюсь. Погодите, я вам деньги отдам за молоко.

— Какие деньги! — замахала руками старуха. — Разве можно у такого человека деньги брать?

Размахов пожал плечами и вошёл в храм, а она поплелась за ним следом. Увидев почти очищенный от мусора пол и кое-где на стенах свежую кладку, стала креститься на остатки стенной росписи.

— Богородица, заступница! Не оставь истинно любящих тебя, помоги воссоздать храм в утешение православных.

— А вы, Анна Степановна, наверное, библию почитываете? — улыбнулся Размахов, уловив в её словах налёт книжности.

— Собираемся где когда, — вздохнула она. — Без слова божьего не обходится ни один святой день.

Посмотрев на топчан, где спал Размахов, озаботилась о его здоровье:

— Ты бы поберёг себя, сынок. Ночи-то холодные. Застудишься. Переходил бы жить, хоть ко мне. Я одна живу, у меня покойно. А тут — вон какие сквознячищи хлыщут.

— Спасибо, пока и здесь терпимо. Вот ближе к зиме посмотрим.

— А ты и на зиму думаешь остаться?

— Думаю, да не знаю, как получится. Храм надо утеплить, чтобы внутри можно было работать. Вот, если куплю кирпичей, можно и зимой потрудиться.

Старуха, оставив узелок с едой, ушла. Размахов развязал его, вынул банку молока, яйца, шаньги и начал есть. В углу шевельнулась его любопытная приятельница мышка, Сергей налил ей в пластмассовую крышку молока, искрошил кусочек шаньги. Завтракая, он мысленно прикидывал, с чего начать день. Нужно было съездить на лесоторговую базу, но, подумав, он решил сначала полностью вывезти мусор, а уж потом заняться другими делами.

Нечаянно его взгляд упал на газету, в которую были завёрнуты яйца. Он взял её, разгладил на колене и мельком просмотрел первую страницу. Это была местная «районка», писавшая о начавшейся на хлебных полях битве за урожай — сухие сводки намолотов зерна, убранных площадей и заготовок фуража.