Старик задумался, прикрыл глаза, и вдруг остро глянул на Сергея:

— Ты хоть знаешь во имя какого святого воздвигнут храм?

— Спрашивал у старушек, но они не знают.

— Вот беда, — покачал головой Колпаков. — Такого святого запамятовали. А ведь с его подвига держава воскресла, со святого Сергия Радонежского. На Куликовом поле Русь начала подниматься с колен.

Сергей поразился до глубины души: это не могло быть простым совпадением — поездка в Троице-Сергиеву лавру, статья в газете, его первый приезд в Хмелёвку и решение восстановить храм.

— А когда впервые закрывали? В тридцатые годы?

— В эти самые. Нас тогда раскулачили и в Нарым спровадили, за болота. А церковь, что не разорить? Государство разорили, крестьянство под корень свели. А с церкви колокола посрывали, священника в розвальни бросили и в райцентр увезли. И не чужие люди это сделали, свои — хмелёвские. Дурак сейчас по деревне бегает, так вот его отец, тогда главный наш комсомолёнок, зорил церковь. Иконы топором щепал, кострище возжёг посреди храма. Вот бог его и покарал дурачком сыном.

— Я в Сибири жил, — сказал Размахов, — кое-что слышал про раскулаченных.

— А я побывал. Лучше, наверное, у чёрта в зубах, чем там. Привезли… Мы — голодные, а вша была крупная, с ноготь, ползает по нас, со стороны кажется, что волосы на голове шевелятся. И в Сибири тоже голод, казахи на улицах мрут. Идут из степи и мрут прямо на улицах, такой у них в степи голод был. Спасибо, народ милосердный, подавал им, а вот нам — шиш! Вокруг нас охрана, собаки, начальник конвоя, обалдуй под два метра, зверь зверем, вот вылетело из головы, как фамилия его, чуть что — сразу в ухо или в зубы. Да… Однако дождались баржи, подхватил нас пароход — лаптёжник и потянул вниз. Недели три ехали. Потом выгрузили и пехом ещё три дня шли. Вывел нас начальник на увал и говорит, тут вам и жить, кому повезёт. Боже ж ты мой! Бабы — в крик, ребятня — в рёв, мужики окостыжились, да что толку. Конвой дал залп вверх, мы пали носом в землю, подняли головы, а их и след простыл.

— Вас так и бросили с голыми руками?

— Топоришки кое-какие были, лопаты. Сначала землянки вырыли. Первую зиму много народу померло, старики, ребятишки. Хлеба не было почти. Мы на зиму ягод набрали, рыбы насушили, а вот с хлебом туго было. Там ведь хлеб не растёт. Собрали, что осталось ценного, кресты золотые, отправили надёжных людей. Те привезли соли да хлеба.

— Что, вас забыло начальство?

— Как же! Весной объявилось, пересчитали по головам, налоги дали. Но мы быстро обжились. Земля там богатейшая, пушной зверь, рыба, грибы-ягоды, лён начали сеять, даже рожь иной год поспевала.

Старик Колпаков говорил о своих мытарствах беззлобно, будто пересказывал прочитанную книгу. Видимо, все старые обиды отболели в нём, осыпались, как листва с умершего дерева, которое ещё не упало и стоит, поскрипывая, среди живых собратьев.

— А ты, парень, смотрю, серьёзно за дело взялся. Только осилишь ли? Неподъёмная это для одного человека работа.

Сергей усмехнулся.

— А где, отец, других людей взять, если нет их?

— Так-то оно так… Может, оклемаюсь, так приду пособить. Ты столярничать могёшь?

— Я ведь не с бухты-барахты взялся за дело. Кое-что могу.

— Хорошо, — сказал Колпаков. — Приходи ко мне. У меня инструмент весь есть, ещё трофейный, и матерьял для рам, дверей уже четыре года сохнет. Хотел избу поправить, так теперь это уже ни к чему.