Относительно ровный участок дороги закончился, и автобус, поскрипывая всеми сочленениями разбитого кузова, опять заподпрыгивал на дорожных выбоинах и кочках. За окном мелькали все те же берёзки да ёлочки, всхолмленная местность то выносила «пазик» на вершину увала, то дорога падала в низину, и от скорости в щелях автобуса начинал посвистывать ветер, и сам он опасно дребезжал и вибрировал, заставляя пожилых женщин прекращать разговоры и лузганье семечек и крепко браться за поручни.

На одном из подъёмов автобус остановился, двери распахнулись, в них сначала просунулся край мешка, затем раздалось:

— Помогите, люди добрые!

Родион вскочил с сидения, втащил мешок и помог подняться в автобус пожилой женщине.

— Спасибо, сынок, — сказала она и, оглядевшись, воскликнула: — Вот не ожидала тебя, Фёдоровна, повстречать! Мне говорили, что ты в городе. А я у своих нянчилась и ничегошеньки не знаю.

— Какие у нас новости, Акимовна! Вон, боров у Дуськи потерялся. Участковый его так и не нашёл. Да Галька Зонина пацана принесла.

— У нас ведь тоже прибавление, Фёдоровна. Дал бог моей Насте дочку. Я крестить её хотела, а они — ни в какую! Боятся, что на работе узнают.

— А мы вчерась сами службу справили. Строитель-то очистил храм. Взяли свечки и пошли вечером. Хоть и не убран храм, но в церкви — не в горнице бога славить.

— Ты гляди-ка! Хорошо, говоришь, было?

— Может, и не по правилу, но нам и так хорошо.

— Вы уж меня не забывайте вдругорядь, я хоть за Настю с Ксюшей свечку поставлю.

Мужик, сидевший между старухами, не выдержал и встрял в разговор:

— Не сидится вам дома. Один придурок возле церкви колготится, ремонтирует, вы свечки ставите да псалмы поёте. А в сельпо бормотухи и той нет. Хоть бы ящик столичной вымолили.

Старухи поджали губы и окрысились на мужика.

— Помолчал бы лучше, щенок! Что ты в божьих делах разумеешь? Голь безродная, мать свою похоронить не мог. Кабы не соседи, так и не в чем хоронить было бы!

Мужик матюгнулся и перебрался от старух подальше.

— Совсем стыд потеряла молодёжь, — продолжала стыдить уже неизвестно кого Фёдоровна. — Клуб им выстроили, они там собачьи свадьбы играют. Полынь, а не народ.

— В наше время без клуба обходились, а веселее жили…

Мужик ворочался рядом с Зуевым и бурчал:

— Расходились, поди. Участковый сказывал, что прихлопнут их божью шарашку.

Родион молчал и поглядывал на старух.

— Зачем он, клуб? — продолжала кипятиться Фёдоровна. — Танцы одне. После каждой субботы стёкла вставляют, земли мало, что ли? Вон за околицей и плясали бы, как мы раньше.

Автобус трясло на кочках, в салоне клубилась сухая песчаная пыль, скрипевшая на зубах. Родион, крепко вцепившись в поручень руками, раздумывал, зайти ли ему сначала в сельсовет или сразу направиться в церковь, но так и не решил ничего определённого. Автобус въехал в Хмелёвку и остановился в центре села, подняв кучу пыли и потревожив деревенских собак, которые бежали за ним, с лаем выскакивая из подворотен и проулков.

Председатель сельсовета Романов принял Зуева сдержанно, в меру небольшого чина, который тот имел в райисполкоме.

Зуев на председательский гонор не обиделся. Спросил, как идут дела, как с уборкой.

— Обыкновенные дела, — ответил Романов. — Дела у вас в районе, а у нас — делишки. А ты зачем пожаловал?

— Да вот, — замялся Зуев. — Начальник направил, разобраться, что у вас тут возле церкви творится.

— А что там творится, — пожал плечами председатель.