— Хочу спросить тебя, святой отец, — произнёс Сергей — Когда России было труднее — сейчас или на Куликовом поле?

— Сейчас труднее, сыне. Тогда народ угнетал ужас перед неверными, и нужно было укрепить его дух, что и свершилось, но со временем ржа пустодушия источила русского человека. И сейчас не воинство, идущее на поле Куликово, нужно наставлять в вере, а каждому, бредущему порознь по лицу разорённой земли, человеку нужно воздвигнуть в душе крест и распять на нём свою совесть, чтобы обрести Бога.

Старец ожёг его сердитым взглядом нестерпимо ярко вспыхнувших синих глаз и пошёл прочь. Сергей хотел вскочить с могильного камня, броситься за ним вслед, но неподъёмная сила придавила его к ложу и не дала пошевелиться.

…Размахов очнулся от озноба, охватившего всё его тело. Полная льдистая луна ныряла в тучах, летела над потемневшим миром. Сухо шумела и потрескивала кладбищенская полынь.

«Я заснул нечаянно, — подумал Сергей. — Сон на закате всегда тяжёлый».

Он поднялся с могильного камня и пошёл к храму. Проходя мимо глухой стены, Размахов почувствовал за ней шум и шевеление и насторожился. Из отверстого дверного проёма на паперть падал колеблющийся свет. Сергей осторожно поднялся по ступенькам, и вдруг до него из глубины храма донеслось нестройное, но печальное и жалобное пение.

Ступая на цыпочках, он осторожно вошёл в храм и поразился невиданному зрелищу. Встав в полукруг и прилепив зажжённые свечки к полу шесть старух во главе с Колпаковым истово, со слезой, пели псалом. Голоса звучали надтреснуто, дыхания порой не хватало, и кто-нибудь закашливался, но это была служба, первая служба в храме. Свечи, трепеща, горели на полу, а на стенах метались тени поющих старух, отводивших душу после долгого молчания.

Сергей не стал им мешать и ушёл в сад, сел на яблоневый пенёк и закурил. В разбитых окнах храма мелькали отсветы, старушечье пение доносилось до него еле внятным шумом, каким шумят деревья и травы.

4

Райгородок, где жил Зуев, возник около века назад как железнодорожный полустанок, который со временем оброс промышленными предприятиями, всякого рода учреждениями, жилыми бараками, рублеными избами и огородами. После войны его объявили райцентром. При Хрущеве выстроили два каменных дома: райком партии и райисполком, заасфальтировали бывший перед ними пустырь, нарекли его именем пролетарского вождя и поставили ростовой памятник с указующей десницей, возле которого в дни государственных праздников проходили торжественные митинги. Здесь принимали в пионеры, вручали комсомольские билеты, но перестройка смела все эти забавы советской власти в сторону, и в августовские дни 1991 года сама она заколебалась над пропастью.

Конечно, в городке, за исключением кучки антибюрократов, мало кто интересовался политикой, люди начали копать картошку, заготавливать на зиму дрова, и Зуев не был в стороне от этих дел. Проснувшись, он вместо зарядки сложил для просушки наколотые вечером поленья, умылся из огородной кадки с водой, сорвал с ветки яблоко и, хрустя им, вошёл в избу, где для него уже была готова картошка с грибами и кружка молока с капустным пирогом.

Вчера съездить в Хмелёвку Зуеву не удалось: сразу же после разговора с Карташовым к нему заявилась экспедиция из областного краеведческого музея во главе с замдиректора по науке Любимовым, которого Родион не взлюбил сразу же, как только с ним познакомился, за его неприятную для собеседника привычку скашивать глаза в сторону. С ним были две музейные дамы в возрасте, и он постарался от гостей поскорее избавиться, потому что в первый раз, по неопытности, отвез их в деревню, где жили староверы, которых здесь называли кулугурами, и музейщики там изрядно поживились несколькими древнеписьменными иконами и предметами крестьянского быта. Любимов умел ласкать стариков и старушек, и те ему отдали всё даром, потом спохватились и начали шуметь, но что с возу упало, то пропало, однако Зуеву пришлось выслушивать то, что предназначалось другим, и с тех пор он зарёкся помогать приезжим.