Здесь я познакомился с мисс
Амелией Секкомб, весьма достойной молодой особой, которая, как выразился ее
любящий папенька, "недурно выучилась по-французски и рада будет обменяться с
вами мнениями на вашем родном языке". Но мы с мисс Секкомб недолго
изъяснялись пофранцузски: заметив в ней склонность перейти на куда более
пылкий язык взглядов, я взял быка за рога, поведал ей тайну моего сердца и
принялся восхвалять Флору. Благородная девушка не пожелала играть в моей
одиссее роль влюбленной Навсикаи; она не обиделась, нет, напротив того, сама
с жаром принялась помогать мне и так уговаривала отца и все консульство, что
второго февраля тысяча восемьсот четырнадцатого года я уже махал ей на
прощание рукою с палубы барка "Шоу мат", взявшего курс из Бостона в Бордо.
ГЛАВА XXXV. В ПАРИЖЕ. АЛЕН ВЫКЛАДЫВАЕТ СВОЙ ПОСЛЕДНИЙ КОЗЫРЬ
Десятого марта на закате "Шоумат" миновал форт Пуэнт де Грав и вошел в
устье Жиронды, а на другое утро в одиннадцать часов бросил якорь чуть ниже
Бле под пушками "Регулуса".
Мы поспели как раз вовремя, ибо со дня на день здесь ожидали прибытия
британского флота, идущего на соединение с герцогом Ангулемским и графом
Линчем, который готовился изменить трехцветному знамени и передать Бордо в
руки Бирсфорда или, если угодно, Бурбонов. Весть о его намерениях уже
достигла Бле, и потому, едва ступив на землю милой Франции, я тот же час
поспешил в Либурн, вернее, во Фронзак, а оттуда на другое же утро отправился
в Париж.
Но война отняла у страны чуть ли не всех лошадей и здоровых кучеров, а
потому путешествовать в те дни было так трудно и так подолгу приходилось
ждать на постоялых дворах, что я мог бы с таким же успехом пробираться в
столицу пешком. Долгих две недели добирался я до Орлеана, а в Этампе, куда я
приехал утром тридцатого марта, кучер разбитого дилижанса наотрез отказался
ехать дальше. Казаки и прусские войска уже стояли у ворот Парижа.
-- Ночью мы видели костры их бивуаков. Вы только послушайте, мсье, сами
услышите стрельбу.
Поговаривали, что императрица покинула Тюильри.
-- Где же она?
Кучер, содержатель постоялого двора, равнодушные прохожие -- все
пожимали плечами.
-- Может быть, в Рамбуйе.
Никто не знал, что происходит и что будет дальше. Император был то ли в
Труа, то ли в Сансе, а может быть, даже в Фонтенбло, -- наверно никто не мог
сказать. Но беженцы из Парижа текли в Этамп нескончаемым потоком, и сколько
я ни рыскал целыми днями по городу, ни за какие блага мира нельзя было
нанять коляску и хоть какую-нибудь клячу.
Наконец однажды поздно вечером я наткнулся на колченогую серую кобылу,
запряженную в наемный кабриолет, судя по табличке, прибывший из Парижа; она
кружила по улицам без всякого смысла и толку, ибо правил ею (если он вообще
способен был чем-либо править) изрядно захмелевший кучер. Я кинулся к нему,
но он едва не утопил меня в пьяных слезах и многословных жалобах. |