|
.. Ален протиснулся в кучку людей, среди которых был и я, и, когда он протягивал кому-то белую кокарду, взгляды наши встретились. -- Благодарю, -- сказал я. -- Поберегите ее до тех пор, покуда мы не сойдемся вновь на улице Грегуар де Тур! Рука его, державшая хлыст с кружевным платочком, дернулась, точно его ужалила змея. Прежде чем рука эта вновь опустилась, я нырнул в самую гущу толпы, и она тот же час теснее сомкнулась вокруг него, ничего не поняв, но дыша угрюмой враждебностью. -- Долой белые кокарды! -- закричали сразу несколько голосов. -- Кто этот грубиян? -- услышал я голос Мобрея; он уже протискивался сквозь толпу на помощь приятелю. -- Черт побери! Это мой младший родич, ему невтерпеж лишиться головы, а я предпочитаю сам выбрать для этого день и час, -- отвечал Ален. Я понял, что это всего лишь бессильная злоба, и, отойдя на безопасное расстояние, едва не рассмеялся. Однако же встреча наша отбила у меня охоту глазеть на парад; я поворотил назад, вновь перешел мост и направился на улицу дю Фуар, к вдове Жюпиль. Улица дю Фуар знавала лучшие времена, ныне же это был просто жалкий закоулок из тех, что все свои отбросы спускают по одной-единственной канаве в Сену, ну, а вдова Жюпиль не отличалась красотою даже в те дни, когда она следовала как маркитантка за сто шестым стрелковым полком еще прежде, чем женила на себе Жюпиля, сержанта того же полка. Но мы с нею свели дружбу, когда я был легко ранен на сторожевом посту у Альгуэдэ, и с той поры я приучился не замечать, что белое вино у нее кислит, ибо помнил, как сладостны были мази и притирания, которыми она смягчала боль моей раны; поэтому, когда при Саламанке сержанта Жюпиля сразила картечь и его Филумена, покинув войска, взяла на себя заботу о винной лавке его матушки на улице Фуар, мое имя она внесла в список будущих покупателей одним из первых. Я чувствовал, что благополучие ее дома в какой-то малой мере зиждется и на мне. "Право же, -- думал я, пробираясь по зловонной улочке, -- солдату Империи совсем не худо иметь в эти дни в Париже хотя бы такое прибежище". Мадам Жюпиль вмиг меня признала, и мы (разумеется, не в прямом смысле слова) кинулись друг другу на шею. В лавке не было ни души, жители всем кварталом отправились смотреть парад. После того как мы (опятьтаки в переносном смысле) пролили слезу о прискорбном непостоянстве французской столицы, я спросил, нет ли для меня писем. -- Увы, нет, camarade. -- Ни одного? -- воскликнул я, и, верно, лицо у меня сильно вытянулось. -- Ни единого. -- Мадам Жюпиль лукаво взглянула на меня и смягчилась. -- Мадемуазель, видать, больно опаслива. Я вздохнул с облегчением. -- Ах вы, коварная женщина! Объясните же! -- Да вот, дней десять назад приходит ко мне какой-то незнакомый человек и спрашивает, нет ли у меня каких вестей от капрала, который хвалил мое белое вино. |
