|
Я тоже направился туда по набережной и часов около десяти очутился на площади Согласия, "о тут престранная сценка заставила меня остановиться. Посреди площади собралось десятка два молодых людей, судя по одежде и повадке -- молодых аристократов. У каждого шея была повязана белым шарфом, а на шляпе красовалась белая кокарда Бурбонов; тощий белобрысый юнец, по-видимому, их предводитель, вытащил из кармана какую-то бумагу и громовым голосом, совершенно неожиданным при его хлипком сложении, начал читать: "При существующих обстоятельствах Парижу предоставлена честь приблизить зарю всеобщего мира! Его присоединение ожидается с тем огромным интересом, какой вполне естественно вызывает столь великая цель..." И так далее. Позднее мне удалось добыть листок с воззванием князя Шварценберга, и я тот же час узнал это суконное красноречие. "Парижане! У вас перед глазами пример Бордо!" Что и говорить, пример весьма наглядный! Белобрысый юнец закончил чтение кличем "Vive le Roi!" [69], и вся шайка, точно статисты по подсказке суфлера, подхватила этот клич. Толпа глядела равнодушно; кое-кто отошел подальше, а седовласый всадник с военной выправкой в полной форме полковника Национальной гвардии (то был герцог де Шуазель-Праслен, я его сразу узнал) осадил коня и сурово и укоризненно сказал что-то этим буйным молодчикам. Двое или трое из них только пренебрежительно пощелкали пальцами и с вызовом, хотя и не без смущения, повторили: "Vive le Roi!" Однако весь этот спектакль не имел никакого успеха: слишком холодны были зрители. Но тут прискакали еще десятка полтора молодцов голубой крови и постарались хоть немного оживить представление: среди них были Луи де Шатобриан, брат мсье Талейрана, Аршамбо де Перигор, известный подлец маркиз де Мобрей и... да-да, конечно, мой кузен, виконт де Сент-Ив! Непристойность его появления здесь, его бесстыдная, беззастенчивая наглость обрушились на меня, как удар. Даже в толпе незнакомых людей я залился краскою стыда и едва не бросился бежать. Лучше бы я и вправду убежал! Только случайно он меня не заметил, когда проскакал на чистокровном скакуне, гарцуя и рисуясь, точно оперный тенор, нарумяненный и по обыкновению вызывающе надменный, будто похвалялся своей низостью. На кончике его хлыста красовался белый кружевной платочек, и уже одно это могло взбесить кого угодно. Но когда он поворотил своего жеребца, я увидал, что он по примеру declasse [70] Мобрея украсил хвост коня крестом Почетного легиона. Тут уж я стиснул зубы и решил не отступать. -- Vive le Roi! Vivent les Bourbons! [71]. A has le sabot corse! [72] -- кричали они. Мобрей привез с собою полную корзину белых кокард и нарукавных повязок, и расфранченные всадники принялись разъезжать среди толпы, стараясь всучить их равнодушным зрителям... Ален протиснулся в кучку людей, среди которых был и я, и, когда он протягивал кому-то белую кокарду, взгляды наши встретились. |
