через месяц ей будет  сорок  шесть  лет.  Будет?..  Мне  опять  становится

страшно. Ощущение такое, будто ты альпинист  и  изо  всех  сил  тянешь  за

веревку, пытаясь удержать повисшего  над  пропастью  товарища,  а  веревка

скользит, скользит...  И  вдобавок  тебе  понятно,  что  это  ты  сам,  от

равнодушия, от подлости не можешь держать веревку как следует. Даже не  от

страха - тебе самому смерть не угрожает, ты не соскользнешь в пропасть...

   Впрочем... я ведь не знаю, что будет со мной,  если  все...  О  чем  ты

думаешь, боже! Если все уйдут, зачем тогда ты? И разве ты выдержишь  такую

пытку?

   Валери встает и бесконечно знакомым мне движением  скрещивает  руки  на

груди, охватив ладонями плечи. Руки у нее все такие же - гладкие, смуглые,

узкие, с длинными, слегка заостренными пальцами. И белый  тонкий  шрам  на

правом мизинце - след глубокого пореза еще в детстве... Я вижу на  ушах  у

нее еле заметные точки проколов и вспоминаю то утро на  реке  и  серьги  с

бирюзой.

   - Клод, дорогой! - говорит она, глядя мне прямо в лицо.

   Я вижу мелкие золотые искорки в ее  карих  зрачках,  голубизну  белков,

легкую темную тень в наружных  уголках  век,  удлиняющую  рисунок  глаз...

Такие знакомые, так часто видевшиеся мне во сне и наяву глаза моей Валери.

И вдруг мне становится легче. То, что хочет сказать Валери, - бессмыслица,

явная бессмыслица. Я любил ее всю жизнь и люблю сейчас. Констанс права:  я

люблю их обеих. Но с Констанс было иначе, совсем  иначе.  Был  мучительный

страх одиночества, был  расчет  -  не  корыстный,  не  денежный,  а  более

сложный, психологический расчет  человека,  который  слишком  много  всего

навидался и натерпелся и не может действовать очертя голову, не  взвешивая

всех обстоятельств. С Валери я не рассчитывал -  я  был  счастлив,  молод,

силен, и это были самые прекрасные годы жизни.

   И если б не война... Да, вот так говорила и мать, незадолго до  смерти,

в больнице: "Это все война виновата, сынок.  Фернан,  он  ведь  был  такой

хороший, веселый, заботливый. Родился  ты,  и  все  было  так  хорошо.  Мы

решили, что потом будет еще девочка. И тут  началась  война...  Война  все

испортила, все поломала... Если б не война..."

   Да, если б не война... Мы были бы счастливы  с  Валери,  я  работал  бы

по-прежнему в лаборатории профессора Арминьи... Правда, не было бы многого

другого. Опытов с телепатией... а может, меня что-нибудь натолкнуло бы  на

это? Не было бы Натали и Марка... Констанс вышла бы замуж  за  кого-нибудь

совсем другого... Мне вдруг становится больно от этой мысли...

   Валери кладет мне руку на плечо.

   - В том-то и дело, Клод, - говорит она. - Обеих нас ты не  удержишь.  И

перевес не на моей стороне. Ты и сам понимаешь: я -  прошлое,  Констанс  -

настоящее. Со мной ты был всего четыре года...

   - И шесть лет войны, плена, лагерей!

   - Это не то... Это уже воспоминания... А  с  ней  -  девятнадцать  лет.

Половину сознательной жизни.