Мне не нужно  было  идти  к  проволоке,  чтоб  увидеть  там  скорченное

смертной судорогой тело Кребса с руками, прикипевшими к проволоке: я знал.

И счастье удачи отнимало у меня последние силы.

   - Отнесите его на постель, - успел я услышать голос Казимира,  а  потом

провалился в тихую тьму.

   Неужели мне тогда было легче? Нет,  наверное,  я  просто  забыл  о  том

страхе и нечеловеческом напряжении, забыл за эти двадцать с лишним  лет  и

теперь уже не могу представить свое тогдашнее состояние.

   - Не знаю, Робер, - говорю я наконец. - Может, ты и прав: мне  и  тогда

было не легче. Но какое это имеет значение?

   - А вот какое, - Робер наклоняется ко  мне,  и  я  опять  чувствую  его

тяжелый взгляд. - Тебе не кажется в эти дни, что  ты  один,  совсем  один,

несешь на себе всю тяжесть и никто тебе не помогает?

   Я откидываюсь на спинку  кресла,  чувствуя,  что  меня  вдруг  обливает

холодный пот. Робер говорит правду, жестокую правду. Подлую правду!

   - С чего ты это взял? - как можно спокойней отвечаю я.

   - Что толку притворяться? - возражает Робер, и я понимаю, что он  видит

меня насквозь. - Именно потому тебе и тяжело. В лагере ты хорошо знал, что

на нас можно вполне положиться: свою часть работы мы выполним, мы облегчим

твою задачу, насколько это в наших  силах.  И  ты  действовал  по  заранее

намеченному, здорово  продуманному  плану.  Ведь  были  предусмотрены  все

варианты,  подстрахованы  все  опасные  пункты.  Конечно,  если  б  ты  не

выдержал, весь план рассыпался бы, как карточный  домик.  Но  план  и  был

рассчитан на твои способности... на крайнее напряжение этих  способностей,

верно?

   Я молча киваю головой. Подлая правда, жестокая, никчемная правда! Я  не

хотел ее знать, она лишает меня сил. Да, там был план,  была  организация,

были верные, надежные друзья. А здесь? Боже мой, здесь, среди тех, кого  я

считаю самыми близкими и дорогими людьми, я один. Никто мне не помогает...

Наоборот...  Я  одинок,  непонятно,  бессмысленно,  несправедливо  одинок.

Почему? Что я сделал, за что они бросили меня, отвернулись от меня,  когда

мне так нужны их помощь, их любовь, их понимание?

   - Но почему? Почему? - беспомощно бормочу я.

   - "Почему?" - как эхо, повторяет Робер. - Разве ты все еще не понял? Мы

ни в чем не виноваты. Не виноваты, что ты своей волей попытался спасти нас

от гибели. Мы были частицей  человечества,  кирпичами  гигантского  здания

всемирной цивилизации. А что мы  сейчас?  Жалкая  горстка  отщепенцев.  Мы

потеряли все: Париж, Францию, весь мир, все человечество. Мы, словно кусок

дерна, насильственно вырезаны  из  питавшей  нас  почвы  и  брошены  среди

ядовитой пустыни. Пускай даже яд не убьет нас; но разве мы сможем жить без

почвы, без ее живительных соков, без солнца, дождя и вольного ветра?  Чего

ты хочешь от нас и от себя?  Разве  ты  не  понимаешь,  что  жизнь  теперь

потеряла смысл? И твоя любовь - тоже?

   - Зачем ты говоришь мне это... теперь? - еле шевеля  губами,  произношу

я. Мне кажется, что я повис в черной, холодной пустоте,  совершенно  один,

один во всем мире, и никого вокруг.