— Пришли ее сюда!

Запыхавшись от только-что проделаннаго сильнаго моциона, он разлегся опять на диван и, разсуждая вслух сам с собою, проговорил:

— Этот скот явился как раз во время. Я был полон до краев мыслями самаго мрачнаго свойства и мне не на ком было сорвать сердце. Теперь я чувствую себя гораздо свежее и лучше!

В это мгновение вошла мать Тома. Она заперла за собой двери и подошла к своему сыну с самым раболепным молящим смирением, какое только может придать словам и поступкам человека, выросшаго в неволе, совместное действие страха и надежды. Остановившись в полутора шагах от Тома, она позволила себе выразить двумя или тремя восклицаниями свой восторг по поводу его красоты и роста. Том, в свою очередь, подложил руку под голову и закинул одну ногу на спинку софы, с умышленным намерением придать себе вид полнейшаго равнодушия.

— Милосердый Боже, как вы выросли, мой голубчик! Ей Богу, я не узнала бы вас теперь, барин, еслиб встретила вас на улице! Право слово, не узнала бы! Поглядите-ка на меня хорошенько! Вы вспоминаете ведь, надеюсь, вашу Рокси, прежнюю вашу невольницу, которая вскормила вас, голубчик, собственной грудью? Ну, вот, теперь я могу лечь в могилу и умереть с миром, так как собственными глазами видела…

— Выражайся покороче, что именно тебе нужво?

— Вот как! Вижу, что вы, барин, остались совершенно таким же, каким были прежде, когда так весело шутили со старой вашей кормилицей! Я очутилась теперь на берегу…

— Говорят тебе, выражайся короче и убирайся отсюда прочь! Что тебе от меня надо?

Такого рода прием был для Роксаны горьким разочарованием. Она в продолжение стольких уже дней питала, ласкала и услаждала себя мыслью о радости, которую должен был испытать Том при свидании со старой своей кормилицей, что была бы осчастливлена до мозга костей самым пустячным добрым его словечком. Ему пришлось оборвать ее дважды, дабы она убедилась, что он не шутит и что дивная, чарующая ея мечта была только безумным самообманом материнской ея любви. Мечта эта оказывалась прискорбною иллюзией, долженствовавшей рушиться при первом же столкновении с суровой действительностью. Роксану ударило словно ножем в сердце. Ей было до такой степени совестно перед самой собою, что с минуту она находилась в нерешимости, словно не зная хорошенько, что именно следует ей сказать и сделать. Затем грудь ея начала тяжело колыхаться, слезы выступили у нея на глаза и она, в безнадежном своем горе, сделала инстинктивно попытку осуществить другую свою мечту, обратившись к состраданию своего сына. Подчиняясь первому импульсу, она обратилась к Тому с просьбою:

— Ах, дорогой мой барин Том, бедной вашей бывшей кормилице совсем не везло за последние несколько дней, а в довершение всего руки у нея разболелись так, что она не в силах работать. Если бы вы могли дать мне хоть один доллар, маленький серебряный доллар…

Том так проворно вскочил на ноги, что просительница, очевидно, не ожидавшая, что ея мольбы произведут такое сильное впечатление, сама невольно подпрыгнула от изумления.

— Ты хочешь получить от меня доллар? Ты не шутя это хочешь? Нет, сударушка, я скорее тебя придушу! Неужели ты осмелилась явиться сюда с таким умыслом? Отвечай мне скорее, что тебе здесь от меня понадобилось?

Роксана потихоньку направилась к дверям. На половине дороги, однако, она остановилась и грустно промолвила:

— Молодой барин, я кормила вас собственной грудью с самаго дня вашего рождения и воспитала вас почти до того времени, когда вы из мальчика обратились в молодого человека. Теперь вы молоды и богаты, а я состарелась и впала в нищету. Вот я и пришла сюда, думая что вы поможете бывшей вашей кормилице как-нибудь перейти недалекое разстояние, отделяющее ее еще от могилы и…

Тон, которым говорила теперь Роксана, был для Тома еще неприятнее нежной восторженности предшествовавших ея речей, так как начинал пробуждать нечто вроде отголоска в его собственной совести.