|
Тогда, кто-то из толпы обявил, что хотя очень сожалеет о сделанном промахе, но считает исправление его невозможным в нынешнее заседание. По существующим обычаям, это можно сделать лишь в следующее заседание. Он не предлагает никакой резолюции, так как ея в данном случае не требуется, но желал бы извиниться перед джентльмэном от лица всего собрания и в тоже время уверить джентльмена, что, поскольку это будет зависеть от Сынов Свободы, они постараются сделать временную принадлежность джентльмэна к их партии для него приятной.
Речь эта была встречена громкими рукоплесканиями и возгласами: — Умно сказано! Что правда, то правда! Он хоть и не пьющий, а всетаки славный малый! Выпьемте за его здоровье! Провозгласим ему здравицу и осушим рюмки до дна. Розданы были рюмки и все на эстраде выпили за здоровье Анджело. Вся сходка тем временем ревела: Том Дрисколль тоже выпил здравицу, полагавшуюся по уставу. Это была вторая рюмка, так как он перед тем успел уже осушить рюмку Анджело, в то самое мгновение, когда непьющий граф поставил ее на стол. Две рюмки крепчайшей водки привели его в развеселое состояние, граничившее почти с невменяемостью. Он начал принимать весьма оживленное и выдающееся участие в сходке, особенно же по части свистков, мяуканья и более или менее остроумных замечаний на речи ораторов. Председатель все еще стоял на эстраде вместе с обоими графами Капелли. Необыкновенно близкое сходство между братьями-близнецами пробудило остроумие Тома Дрисколля. В ту самую минуту когда председатель начал говорить речь, Том выступил в свою очередь вперед и, обращаясь к присутствующим с доверчивостью пьянаго парня, обявил: — Ребята, я вношу предложение, чтобы он замолчал и предоставил слово этим… Непечатное выражение, замененное здесь многоточием произвело большой эффект и вызвало в зале громкий взрыв хохота. Южная кровь Луиджи мгновенно дошла до точки кипения тем более что оскорбление было нанесено ему и брату в присутствии четырехсот посторонних лиц. Оставлять подобное оскорбление безнаказанным, или же откладывать возмездие за него хоть на минуту, было не в натуре молодого графа. Сделав шага два в сторону, он остановился позади ничего не подозревавшаго шутника, а затем, отступив шаг назад, угостил Тома пониже спины таким богатырским пинком, что бедняга взвился на воздух, перелетел через рампу и очутился на головах передняго ряда Сынов Свободы. Человеку даже и в трезвом виде навряд ли будет особенно приятно, если кто-либо из его ближних свалится ему ни с того, ни с сего, как снег на голову; человек же успевший подвыпить не приминет в таком случае выразить свое негодование действием. В гнезде Сынов Свободы, на которое свалился Том Дрисколль, не нашлось ни одного трезваго птенца. Весьма вероятно даже, что во всем зале не было за исключением графа Анджело, ни одного вполне трезваго человека. Не мудрено поэтому, что первый ряд Сынов Свободы, в порыве негодования, швырнул Тома на головы второго ряда, который, препроводив беднягу дальше, принялся немедленно обработывать кулаками первый ряд, угостивший его столь не желанным подарком. Третий, четвертый и все следующие ряды поступали соответственно таким же образом. По мере того, как Дрисколль, в бурном своем воздушном полете, подвигался к дверям, он оставлял за собою все расширявшееся поле ожесточенной битвы, под аккомпанимент бешеной пьяной ругани. Факелы, ряд за рядом, валились на пол; под конец раздались отчаянные крики: «Пожар, горим!», заглушившие собою неистовый звон председательскаго колокольчика, рев разяренных голосов и треск подламывающихся скамеек. Драка мгновенно прекратилась. Проклятия и брань сразу умолкли. Настало мгновение, когда шум и гам сменились мертвым затишьем. Это был штиль, заступивший место бури. Затем, сразу же, в толпе снова проснулись жизнь и энергия. Она заколыхалась и хлынула из горевшаго зала. Окраины ея словно таяли, вытекая сквозь окна и двери. |
