|
Говарды и Дрисколли принадлежали к такой аристократии, являвшейся в их глазах чем-то вроде дворянскаго сословия. Она обладала своими неписанными законами, которые были однако столь же ясно и строго определены как и наилучше редактированныя статьи печатнаго свода законов. Потомок П. В. П. (первых виргинских поселенцев) был природный джентльмэн. Важнейшей обязанностью в жизни было для него блюсти за этим великим наследием и сохранять его целым и неприкосновенным. До чести такого джентльмэна не должно было коснуться ни малейшее пятнышко. Упомянутые уже неписанные законы являлись для него обязательным уложением, с которым поведение его строго сообразовалось. Если бы он отступил хотя на иоту от этихь законов, то оказался бы обезчещенным т. е. утратил бы право считаться джентльменом. Законы «чести» служили для него как бы компасом, указывавшим путь в море житейском. Малейшее уклонение с этого пути влекло за собой кораблекрушение. Случалось, что требования этих законов шли в разрез с требованиями религии и тогда религия отодвигалась на второй план, так как законы надлежит соблюдать во что бы то ни стало. Честь джентльмена не допускала никаких компромиссов, а неписанные законы указывали в чем именно она состояла и чем отличалась оть простонародной чести, определявшейся религиозными убеждениями, общественными законами и обычаями в различных местностях земного шара, лежавших вне священных границ станинной Виргинии.
Судью Дрисколля безспорно признавали первым из именитейших граждан Даусоновой пристани. Вторым в числе именитейших граждан столь же безспорно считался Пемброк Говард, пользовавшийся заслуженной репутацией великаго «юриста». Он и Дрисколль были ровесники: им обоим перевалило уже годика два за шестой десяток. Дрисколль признавал себя свободномыслящим, а Говард, — непоколебимоверующим усердным пресвитерианцем. Означенная рознь религиозных возрений нисколько не вредила искренней горячей дружбе обоих приятелей. Оба они принадлежали к таким людям, для которых мнения представляются чем то вроде неотемлемой собственности, не подлежащей обсуждению, осмотру, исправлению или же критике даже со стороны самых близких друзей. Покончив ловить рыбу, они плыли в лодке вниз по течению, беседуя о государственной политике, когда навстречу им попался тоже рыболов в челноке, плывшем от пристани вверх по течению. Рыболов этот сказал: — Надеюсь, вам известно, г-н судья, что один из новоприбывших близнецов угостил вашего племянника здоровенным пинком? — Угостил!.. Чем? — Пинком пониже спины. Губы старика судьи побледнели, а глаза его вспыхнули зловещим огнем. Он с минуту задыхался от гнева и едва собрался с силами выговорить: — Ну ладно, продолжайте! Разскажите мне все в подробности. Встречный рыболов исполнил желание старика. Выслушав его, судья с минутку помолчал, обсуждая в уме своем позорную картину непроизвольно учиненнаго Томом полета через рампу. Затем он проговорил как бы разсуждая с самим собою: — Гм… Признаться я этого не понимаю. Я тогда спал и он меня не разбудил. Должно быть, он решил, что сможет уладить дело и без моей помощи. При этой мысли лицо его просияло от гордости и удовольствия, так что он добавил совершенно уже веселым тоном: — Это мне нравится… Сейчас видно настоящую старинную виргинскую кровь! Так ведь, Пемброк? На лице Говарда показалась непреклонная, словно железная улыбка и он одобрительно кивнул головою. Встречный рыболов счел уместным добавить: — Том побил за то близнеца на суде. Судья с изумлением взглянул на говорившаго и спросил: — На суде? По какому же случаю был суд? — Том жаловался ведь судье Робинзону на итальянскаго графа, котораго обвинял в нанесении побоев и оскорблений действием. Старик внезапно вздрогнул и сежился, словно человек, которому нанесен смертельный удар. |
