Старик внезапно вздрогнул и сежился, словно человек, которому нанесен смертельный удар. Нагнувшись вперед он собирался уже упасть в обморок, но Говард подскочил к нему, подхватил его на руки, уложил в лодку на спину, спрыснул ему лицо водой и сказал до нельзя изумленному встречному рыболову:

— Убирайтесь-ка отсюда по добру по здорову! Надо, чтобы он, очнувшись, не застал вас уже здесь! Вы сами видите, надеюсь, какое впечатление произвели на него ваше необдуманныя слова. Вам следовало быть поосторожнее, а не выкладывать прямо перед стариком такую нелепую и позорную для его имени сплетню.

— Я и сам теперь очень сожалею о том, что позволил себе заговорить с ним, г-н Говард. Еслиб я думал, что это так сильно на него подействует, то, разумеется, лучше бы промолчал. Смею уверить однако, что тут нет никакой сплетни. Все, что я ему разсказал чистая правда от слова до слова.

С этими словами рыболов энергически погнал свой челн вверх по течению. Минутку спустя, старик судья очнулся от обморока и, жалобно глядя на своего приятеля, с любящим состраданием нагнувшагося к нему проговорил слабым еще голосом:

— Скажите мне, Пемброк, что он соврал и что все это ложь и чепуха.

Нельзя было упрекнуть ни в малейшей слабости могучий бас, ответивший ему:

— Вы, старый дружище, так же хорошо, как и я сам, знаете, что это наглая ложь. Предки его принадлежали ведь к лучшим старо-виргинским семьям.

— Да благословит вас Бог за это слова! — воскликнул престарелый джентльмэн с выражением самой пламенной благодарности. — Ах, Пемброк, каким тяжким ударом было бы для меня это!

Видя своего приятеля до такой степени разстроенным, Говард не решился его покинуть. Он не только проводил судью до дому, но и зашел туда вместе с ним. К тому времени уже стемнело, так что давно следовало бы садиться за ужин, но судье было теперь не до ужина. Ему хотелось слышать как будет опровергнута сплетня самим Томом и притом опровергнута в присутствии Говарда. Он тотчас послал за племянником, который немедленно к нему и явился. Том казался сильно помятым, немножко прихрамывал и вообще имел вид не особенно авантажный. Дядя усадил его в кресло и сказал:

— Мы кое-что слышали, голубчик, про твое приключение, которое, ради краснаго словца, разсказчик сдобрил еще великолепенйшей ложью. Я убежден, что ты сразу же развеешь ее, мельчайшую пыль. Какия меры приняты тобой и в каком положении стоит теперь дело?

— Оно не стоит теперь ни в каком положении, так как благополучно уже улажено! — отвечал Том с наивностью новорожденнаго ребенка. — Я вызвал негодяя Луиджи в суд и добился обвинительнаго приговора. Мякинная Голова защищал Луиджи. Это было первое дело, которое Вильсон вел в суде, и он всетаки его проворонил. Судья приговорил негоднаго итальянца к штрафу в пять долларов за буйство и оскорбление действием.

При первых же словах Тома, Говард и судья, не давая себе отчета, почему именно они это делают, вскочили а затем принялись с каким-то недоумением поглядывать друг на друга. Говард постоял с минутку и, печально опустился опять на стул не промолвив ни слова. Гнев и негодование у судьи разгорались все с большею силой и, наконец, выразились целым потоком брани и укоризн:

— Ах ты, поганый щенок! Ах ты несчастная тварь! — Неужели родной мой племянник мог оказаться таким подлецом и мерзавцем, что обратился к суду с жалобой на то, что его поколотили? — Отвечай же мне, чорт возьми!

Том понурил голову и ответил лишь красноречивым молчанием. Дядя глядел на него вытаращив глаза, с выражением, в котором изумление, стыд и недоверие сливались в одно, до чрезвычайности грустное, целое. Помолчав еще немного, он спросил:

— Который же это был из близнецов?

— Граф Луиджи.

— Вызывал ты его на дуэдь?

— Н…нет! — неуверенно ответил Том, страшно побледнев.