- Девяносто шесть! - послышался из переговорной трубки приглушенный

голос юноши. Выступы на линии начали спадать, ее движение замедлялось.

   - Сколько вам лет?

   - Двадцать!

   И вновь по экрану пробежала волна, однако уже иной формы, с иным

размахом.

   Профессор продолжал задавать вопросы, включал и выключал свет, звонки

разного тона, требовал представить то или иное, петь, читать, решать

задачи... И все это отражалось на экране своеобразным, неповторимым и

необъяснимым движением зеленой линии.

   - Так вот, друг, - серьезно сказал профессор Мише, когда сеанс

закончился. - Видишь, какое это серьезное дело - изучение человеческого

мозга?

   - Вижу.

   Вот и все, что мог ответить потрясенный Миша. Он столкнулся со сказкой

наяву, с чем-то величественным в своей загадочности и поклялся в тот день,

что добьется своей цели и раскроет все тайны человеческого мышления.

   Ах, как это было давно!.. Вспыхнула война. Безусым юнцом ушел Миша на

фронт.

   А после войны сразу же пришлось работать. Развеялись мечты, заслонило

их иное, - может быть, даже несущественное, второстепенное. Вероятно, и не

вспомнил бы о них Лымарь уже никогда, если бы не пришлось подводить баланс

на тридцать втором году своей жизни. А теперь уже поздно. Поздно мечтать

об аппарате для записывания мыслей, - тут хотя бы написать несколько слов

о том, что Михаил Лымарь погиб, но не изменил своей Родине.

   - Ну, так что? - послышался въедливый голосок.

   - Катись к чертям, что ли! - с подчеркнутым безразличием ответил Лымарь

и отвернулся к стене.

   - Хорошо... хорошо... Заберите его!

   Один из матросов освободил Михаилу ноги и помог ему подняться, другой -

с автоматом в руках - подтолкнул: иди, мол.

   Загудели моторы. Вероятно, субмарина всплывала на поверхность.

   Минуты две пришлось ожидать в рубке перед люком. Но вот он открылся, и

в подводную лодку ворвался легкий ветерок.

   Раздувая ноздри, Лымарь дышал хрипло и учащенно. Благодатный морской

воздух!

   Казалось, он способен излечить человека от какой угодно болезни,

возвратить силы изнемогающему. С солеными капельками влаги, пьянящий, этот

воздух был сейчас дороже всего в мире. Неужели же приходится дышать им в

последний раз?!

   Вооружённый матрос подтолкнул Лымаря, и тот, сжав челюсти, вышел на

мостик.

   Над морем повис мрак. Плескались волны. Вот одна из них, ласковая,

белогривая, подкатилась прямо к ногам... И Лымаря вдруг охватила

невероятная жажда жизни. Ах, если б только удалось освободить руки! Он

сумел бы справиться с этими двумя, даже вооруженными!.. Или, может быть,

прыгнуть в волны, нырнуть и плыть под водой, сколько хватит сил?.. Но

опять же - куда уплывешь со связанными руками?

   Лымарь оглянулся. Прямо на него смотрело молчаливое дуло автомата.

   - Ребята... - страстно зашептал он. - Не убивайте! Я ведь тоже был

солдатом.

   Вас защищал... Москва... Сталинград... Берлин...

   Автомат вздрогнул. Лымарь шагнул вперед.

   - Ребята, мы за мир... Москва...

   Матрос, который стоял в стороне, жадно затягиваясь дымом сигареты,

вдруг швырнул ее прочь, подошел к своему товарищу, положил руку на автомат

и что-то начал говорить - быстро, взволнованно. Лымарь понял лишь одно

слово: Сталинград.

   Старший возражал, но неуверенно. И тогда первый решительно подошел к

Лымарю, острым матросским ножом рассек веревку, стягивающую его запястья,

положил этот нож ему на ладонь, легонько толкнул в плечо и показал пальцем

куда-то в темноту:

   - Малайя!

   В то же мгновение Лымарь скользнул в воду, нырнул и вынырнул уже далеко

от этого места.