|
.. ну, знаешь, Кардуччи? - И смутился еще больше, ибо кузен удивленно посмотрел на него, словно желая сказать: "А тебе-то что-нибудь известно об этом Кардуччи? Видимо, так же мало, как и мне?" - Верно, - сказал итальянец, кивнув головой. - Я имел честь поведать вашим соотечественникам об этом свободомыслящем и великом поэте после того, как жизнь его, увы, прервалась. Я знал его и вправе называть себя его учеником. В Болонье я сидел у его ног{84}. Ему обязан я и своим образованием, и своей жизнерадостностью. Но ведь мы говорили о вас. Итак, вы кораблестроитель? А знаете ли вы, что сразу выросли в моих глазах? Вот вы сидите передо мной, и вдруг оказывается, что вы представляете собой целый мир труда и практического гения! - Но послушайте, господин Сеттембрини, я же, собственно говоря, еще студент, я только начинаю. - Разумеется. И всякое начало трудно. Да и вообще трудна всякая работа, если она заслуживает этого названия, не правда ли? - Вот уж верно, черт возьми! - согласился Ганс Касторп от всей души. Сеттембрини удивленно поднял брови. - Вы даже черта призываете в подтверждение своих слов? Сатану - собственной персоной? А известно ли вам, что мой великий учитель написал ему гимн? - Позвольте, - удивился Ганс Касторп, - гимн черту? - Вот именно. Его иногда распевают у меня на родине, на празднествах. "О salute, о Satana, о Ribellione, о forza vindice della Ragione..."* Великолепная песнь! Но это едва ли тот черт, которого вы имели в виду, ибо мой - в превосходных отношениях с трудом. А упомянутый вами - ненавидит труд, он должен его бояться; это, вероятно, тот черт, о котором сказано, что, протяни ему мизинец... ______________ * "Привет тебе, о Сатана, о Мятежник, о мстительная сила Разума" (итал.). На добрейшего Ганса Касторпа все эти разговоры подействовали очень странно. По-итальянски он не понимал. Не слишком ему понравилось и сказанное по-немецки. Слова Сеттембрини отдавали воскресной проповедью, хотя все это и преподносилось легким, шутливым тоном. Он взглянул на двоюродного брата, опустившего глаза, и наконец сказал: - Ах, господин Сеттембрини, вы слишком серьезно относитесь к моим словам. Насчет черта - просто к слову пришлось, уверяю вас! - Кто-нибудь должен же относиться к человеческим словам серьезно, - сказал Сеттембрини, меланхолически глядя перед собой. Но затем снова оживился и, повеселев, продолжал, искусно возвращая разговор к тому, с чего он начался. - Во всяком случае, я вправе заключить из ваших слов, что вы избрали трудную и почетную профессию. Боже мой, я гуманитарий, homo humanus {85}, и ничего не смыслю в инженерном деле, хотя и отношусь к нему с истинным уважением. Но я понимаю, что теория вашей специальности требует ума ясного и проницательного, а ее практическим задачам человек должен отдавать себя всего без остатка, разве не так? - Конечно, тут я с вами абсолютно согласен, - ответил Ганс Касторп, невольно стараясь быть разговорчивее. - Требования в наше время предъявляются колоссальные, трудно даже представить себе, как они велики, просто можно потерять мужество. Да, это не шутка. И если ты не очень крепок здоровьем... Правда, я здесь только в качестве гостя, но все-таки и я не из самых здоровых, и, не хочу врать, работа мне дается не так уж легко. Напротив, она меня порядком утомляет, сознаюсь в этом. Совсем здоровым я чувствую себя, в сущности, только когда ничего не делаю... - Например, сейчас? - Сейчас? Ну, здесь у вас наверху я еще не успел освоиться. |
