Мне тотчас хочется оплатить ей частного детектива.

А следом – хлопнуть себя по лбу за мысль о таком предложении. Я и без того веду себя, как богатый папик, и Реджи наверняка оскорбится, если я предложу.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю я.

– Двадцать три. А тебе?

– Тридцать. Это будет проблемой?

– Не знаю. А должно? – Она приподнимает бровь.

Понятия не имею, о чем мы сейчас говорим, но мне это нравится и ужасно не хочется услышать от нее окончательное «нет».

Я смеюсь.

– Ты бы выпила с тридцатилетним?

– Возможно. Если он не забудет оставить нашему официанту на чай.

– Как насчет ужина с тридцатилетним? Имей в виду, что бы мы ни делали, каждый платит сам за себя, – шучу я.

Реджи сверкает одной из тех улыбок, что я видел ранее, во время ее смены. Улыбкой, от которой мир вокруг нас исчезает, а температура поднимается градусов на десять.

– А этот тридцатилетний будет держать свои руки при себе?

– Даю слово скаута. – Я поднимаю три пальца.

– Очень жаль, – огорчается она, и мы вместе смеемся.

– В таком случае, – я протягиваю ей руку и помогаю подняться, – ужин за мной.

– Отлично, а я отвечаю за десерт, – щебечет она.

Я ухмыляюсь, еле сдерживаясь, чтобы не сболтнуть лишнего.

        Ты и есть десерт, дорогая. С Рождеством меня!

***

Через час мы сидим у меня дома. Реджи методично выбирает сыр из пиццы, которую мы заказали. Я хотел пойти в какое нибудь изысканное кафе, чтобы показать Реджи все прелести Парижа, но у нее, как оказалось, были другие планы.

– Я просто хочу посидеть босиком и спокойно поесть в укромном местечке, – сказала она.

Так мы оказались сидящими на моем мраморном полу и распивающими бутылку шампанского, которую мне подарил клиент. Я решил, что наконец пришло время открыть ее. Бокалы нам не понадобились, мы пьем прямиком из бутылки. Реджи рассматривает мою квартиру на улице Сен Дидье – изящную мебель с вельветовой обивкой кремового цвета, позолоченную люстру и кухню, от которой любой повар с мировым именем пришел бы в восторг.

Взгляд Реджи останавливается на небольшой террасе с железными перилами, в которую переходит гостиная. Ее заинтересовывает не дорогущая мебель, престижность района или странноватая статуя собаки у камина, которая, скорее всего, стоит дороже, чем органы на черном рынке. Нет. Ее привлекает ослепительный вид. Ряды старых зданий, прелестные бутики, украшенные к Рождеству, и фонари, увитые гирляндами и создающие романтическое настроение.

– Как зовут твоего отца? – спрашиваю я, откусывая кусочек пиццы.

– Дрог. Дрог Лапенус.

Она сказала «трогать пенис»?  Я точно должен переспать с этой женщиной, ради нас обоих. А то у меня уже слуховые галлюцинации начинаются.

– Как как?

        Ты будешь кончать еще, еще и еще.

– Дрог Лапенус. Так зовут моего отца. Он был бизнесменом, занимался темными делишками, и ему пришлось бежать из Америки, чтобы не угодить под суд. На него уже вышла налоговая служба. Думаю, он решил бросить нас с мамой и вернуться в Париж. И скорее всего, сменил имя, чтобы залечь на дно. Иначе как бы он вообще выбрался из Америки, верно?

Я думаю так же. Нужно быть очень смелой и целеустремленной, чтобы решиться отправиться через полмира на поиски отца, который, по сути, бросил ее и семью. Она снова оглядывается, и вдруг начинает выглядеть очень ранимой.