— Это вроде служебного помещения, для сторожей. Стройматериалы были наши, а за постройку мы ему заплатим.

   Видимо, на мое лицо пала такая растерянность, что гость торопливо поправился:

   — Конечно, многие за Пчелинцева, но дебаты будут жаркие.

   Привычный инстинкт сработал: мне захотелось спросить, при чем здесь я, почему он пришел ко мне, разве тут поможешь, и еще, и еще… Этот инстинкт, срабатывающий вовремя, как мышеловка, охранял меня там, за сосняками, от стихийных напастей, от ненужных людей; он охранял от подобного и моих друзей. Но этот инстинкт как бы проложил путь новой мысли: не потому ли приятели оставили меня, упасенные этим инстинктом?

   — Чем же он нехорош? — чуть резковато спросил я, отгоняя всякие инстинкты.

   — О-о, — вздохнул председатель. — Всего и не перечислить.

   Конечно, вопрос мой был праздным — будто я не знал характера, будто не знал его прегрешений. Одна история с Волосюком чего стоила.

   — На каждом собрании Пчелинцев ставит неразрешаемые вопросы. Об охране муравейников, об убывающем в мире кислороде, о каких-то землеройках…

   — Им из бутылок не вылезти, — мрачно объяснил я.

   — Не нам же их вытаскивать? Все это не входит в его прямые обязанности. Скажите ради бога, ну какое ему дело, есть пожарный водоем или нет? Мы же сгорим!

   — И он сгорит, — уравнял я шансы.

   Председатель вытащил платок и отер белое, какое-то мучнистое лицо. Он переживал, он и в том разговоре с Пчелинцевым волновался.

   — Представьте такую картину… Садовод дал ключ приятелю, чтобы тот съездил за фруктами. Приятель спокойно рвет плоды. И вдруг: «Руки вверх!» Пчелинцев с ружьем. Приятель объясняется. И все-таки сторож ведет его к себе и учиняет допрос: назови ему фамилию хозяина, адрес и даже приметы…

   — Отобрать у него ружье, — искренне посоветовал я.

   — В прошлом году отобрали. Так он разгуливал по садоводству со здоровенной рогатиной, будто на медведя шел.

   Я раздвоился. Мое сознание принимало информацию и перерабатывало. А подсознание вело свою подспудную работу, занявшись тем самым обнаруженным инстинктом. Подсознание вдруг догадалось, поделившись с сознанием, что этот инстинкт носит иное название — здравый смысл. И он, инстинкт, присущ только людям. Человеческий инстинкт. У зверей нет здравого смысла — у них страх или осторожность. Нет здравого смысла и у Пчелинцева; правда, у него нет ни страха, ни осторожности.

   — Но это еще не главное, — вздохнул председатель.

   Я насторожился: неужели есть и главное?

   — Пчелинцев не нас охраняет, а от нас.

   — Что охраняет от вас?

   — Допустим, купил садовод машину дров, а он звонит в милицию…

   — Дрова-то ворованные?

   — Мы не спрашиваем, — смутился председатель.

   — Тут я вас не поддержу как юрист. Знаете ли, скупка краденого…

   Его лицо порозовело. Он снял мексиканскую шляпу и обмахнулся. Видимо, я не оправдал его надежд. Мы помолчали. В саду с мышиным шорохом опадали последние листья. Где-то в лесах, как недовольный лев, рыкнула электричка.

   — Еще скажу, — уже с некоторым сомнением начал председатель. — Он ведет себя так, как и мы.

   — Не совсем понял, — сказал я, хотя совсем не понял.