Итак, эти тысячи ничтожных шахт углублялись в землю все ниже и ниже, люди были полны надежд и чувствовали себя счастливыми. Боже, как они работали, пророчили, ликовали! Едва ли что подобное было когда-нибудь с тех пор, как свет стоит! Каждая такая ничтожная руда, нет не руда, а яма в земле над воображаемой рудой, была признана и красиво гласила «имущество», и имущество это было продажное. Оно ежедневно покупалось и продавалось в советах с лихорадочною жадностью. Вы могли подняться на склон горы, поцарапать немного вокруг и найти залежь (в них недостатка не было), прибить «заявление», дать высокопарное прозвище, устроить шахту, напечатать о своем имуществе и, не имея никакого доказательства стоимости вашей руды, вы смело могли ставить ваше имущество на продажу и получить сотни и тысячи долларов. Разбогатеть, и разбогатеть скоро было так же легко, как вкусно пообедать. Не было человека, который не обладал бы «футами» в разных ничтожных рудах и не считал бы себя будущим богачем. Вообразите себе город, где нет ни одного бедняка! Можно было ожидать, что, спустя несколько месяцев безуспешнаго труда на ничтожных рудах (ничтожными рудами я называю те, которыя не помещались на главной жиле, т. е. на «Комстоке»), которыя не давали и одной тонны стоющей скалы, люди могли отрезвиться и начать сомневаться в существовании ожидаемых богатств; ничуть не бывало, никто не думал об этом. Они продолжали рыть, покупали и продавали и были счастливы.

Новыя «требования» предявлялись каждый день, и это был самый любезный способ прибежать в контору газет, дать репортеру сорок или пятьдесят футов, попросить его сездить и разсмотреть руду и потом написать о ней заметку. Им было совсем безразлично, что бы вы ни сказали об их имуществе, лишь бы упомянули о нем. Следовательно, мы обыкновенно что-нибудь да писали, говорили, что «признаки» хороши или что залежь была «шесть футов ширины», или что скала «походила» на Комсток (и так оно и было в общем, но сходство было недостаточно велико, чтобы сшибить вас с ног). Если скала мало-мальски подавала надежды, мы, следуя здешнему обычаю, употребляли сильно выражающия имена прилагательныя и с пеной у рта кричали, как о чуде, об этом новом серебряном открытии. Если руда была уже разработанная и не обладала ничем (что, конечно, и было), мы хвалили тоннель, говорили, что он один из замечательнейших в местности, врали, несли всякую чепуху об этом тоннеле, пока сами не доходили до одурения, но о скале ни слова. Мы, бывало, испишем полстолбца одобрительных отзывов о шахте или о новой проволочной веревке, или о сосновом брашпиле, или о прелестном нагнетательном насосе, и потом заключаем статью восторженными похвалами о достойном и энергичном надзирателе руды, но никогда не пророним ни слово о скале.