|
Как они ездили! Чудо! Немного наклонившись вперед, в шляпах с широкими полями, спереди приподнятыми, с развевающимися над головами длинными вуалями, легко и свободно пролетали они по городу, подобно вихрю; через минуту вдали в степи виднелась только пыль поднятая ими. Когда они ехали тихою рысью, они сидели прямо, красиво и грациозно, как бы составляя одно с лошадью, а не подскакивали в седле, по принятой глупой школьной методе. Я живо выучился отличать лошадь от коровы, но дальше мои познания были плохи и потому горел нетерпением обогатить их. Я решил купить лошадь. Пока эта мысль гнездилась в моей голове, на аукционную площадь приехал оценщик-продавец, на вороной лошади, усеянной таким количеством наростов, что она походила на дромадера и потому была весьма некрасива; но его «идет, идет за двадцать два доллара — лошадь, седло и сбруя за двадцать два доллара, джентльмэны!»
Я на силу сдерживался. Какой-то человек, котораго я не знал (он оказался братом оценщика), заметив жадный взор мой, сказал, что такая замечательная лошадь идет так дешево и прибавил, что одно седло стоило этих денег. Седло было испанское с тяжеловесными украшениями и с неуклюжим кожаным покрывалом, название котораго трудно выговаривается. Я сказал, что готов надбавить цену; тогда этот хитрый на вид человек заговорил с простодушной прямотою, которая меня подкупила. Он сказал: — Я знаю эту лошадь, знаю ее очень хорошо. Вы иностранец, я вижу, и могли принять ее за американскую лошадь, может быть; но я уверяю вас, что нет, ничего подобнаго нет; но извините, если я говорю шепотом, тут стоят чужие, она, не безпокойтесь, «кровной мексиканской породы» (Plug). Я не знал, что значило «кровной мексиканской породы», но прямодушная манера говорит этого человека заставила меня внутренно поклясться, что я или куплю эту «кровную мексиканскую породу», или умру. — Имеет ли она еще какия-нибудь достоинства? — спросил я, удерживая, насколько возможно было, свой порыв. Он потянул меня за рукав немного в сторону и шепнул в ухо следующия слова: — Она может перебрыкать что хотите в Америке! — Идет, идет за двадцать четыре доллара с половиною, джентль… — Двадцать семь! — крикнул я с яростью. — Продана, — сказал оценщик и передал мне «кровнаго мексиканца». Я едва мог сдерживать свое волнение. Я заплатил деньги и поставил животное в нанятую мною соседнюю конюшню для корма и для отдыха. После полудня я привел лошадь на площадь, и когда садился на нее, несколько горожан держали ее, кто за голову, кто за хвост. Как только все отошли, она, собрав все четыре ноги вместе, опустила спину, потом вдруг выгнула ее дугой и подбросила меня вверх на три или четыре фута! Но я удержался и счастливо попал обратно прямо в седло, снова взлетел вверх, опустился на круп, опять взлетел и очутился на шее; все это произошло в течение трех или четырех секунд. Потом лошадь встала на дыбы и я, обняв ее безнадежно руками за тощую шею, скользнул в седло и удержался в нем; потом она вскинула вверх задния ноги, как бы желая лягнуть само небо, и встала на передния; потом снова начала подбрасывать; в это время я услышал чей-то голос: — О, да она брыкается! В тот момент, как я взлетел на воздух, кто-то дал лошади полновесный удар кнутом, и когда я на этот раз опять опустился, моего кровнаго мексиканца уже не было. Один калифорнский юноша погнался за ней, поймал ее и просил у меня позволения прокатиться на ней. Я разрешил ему это удовольствие. Он сел, был подброшен раз и, упавши в седло обратно, пришпорил лошадь, и она понеслась, как птица, перелетела она через три плетня и исчезла по дороге к долине Уашу. Я с грустью присел на камень и невольным движением одной рукой схватился за голову, а другой за живот. |
