По всему городу разнесся слух о нашей претензии на новооткрытый слой. Предыдущее возбуждение было велико, но это было вдвое больше. Я ходил по улицам веселый и счастливый. Хигбай разсказывал, что главному приказчику предлагали за его третью часть руды двести тысяч долларов. Но я сказал на это, что ни за какую цену не продам своей части. Мои мечты парили гораздо выше, я ценил свою особу не менее миллиона. Я до сих пор убежден, предложи мне в то время кто-нибудь эту сумму, я бы только стал требовать вдвое больше.

Я испытал большое удовольствие чувствовать себя богатым. Один человек предложил мне купить у него лошадь за триста долларов, и соглашался взять с меня только простую росписку. Это предложение со стороны продавца убедило меня в моем богатстве, я чувствовал себя богачем и ни одной минуты в этом не сомневался. Последующие многочисленные факты еще сильнее потвердили мое положение, например, мясник: оставил нам мяса вдвое больше прежняго и не заикнулся даже о деньгах.

По местным законам, предявители требований на залежи были обязаны, в продолжение десяти дней непременно начать какия-нибудь работы на заявленной местности; в случае неисполнения этого закона каждый новопришедший имел право на эту землю и мог подавать, со своей стороны, новыя заявления. Зная это, у нас было решено завтра же начать работы. В середине дня, выходя из почтоваго отделения, я встретил мистера Гардинера, который передал мне, что капитан Джон Най лежал у него опасно больным и что ни он, ни жена его не в силах были за ним ухаживать и не могли предоставить, ему всего необходимаго в его положении. Я попросил его подождать меня немного, чтобы вместе идти к больному. Я побежал домой с намерением сообщить Хигбаю о причине моего отсутствия, но не застал его дома и написал ему записку, которую положил на стол, и минут через десять я уже сидел с Гардинером в его фуре и выезжал из города.

ГЛАВА XLI

Капитан Най был действительно нездоров и сильно страдал ревматическими припадками. Он был все тот же, добрый и приятный, когда все шло хорошо, но замечательно необуздан и див, когда что-нибудь не ладилось. Лежал он тихо, спокойно и даже улыбался, но, когда приступала боль, он от нетерпения, не помнил себя от ярости. Он вздыхал, визжал и ревел от боли, кричал и ругался такими отборными выражениями, что только удивляешься изощрению его ума. Когда ему делалось легче, то он ловко придумывал и подбирал замечательныя прилагательныя к своим ругательствам, но когда подходил припадок боли, то жаль было смотреть на него и слушать его богохульства. Я помню, как он когда-то няньчился с больным и с каким терпением переносил все капризы и неприятности от него, потому я решил не сдерживать его и не перечить ему ни в чем. Меня он этим нисколько не безпокоил, мозг мой был занят и работал усердно день и ночь. Я сидел, все мечтал и перебирал в голове, что лучше и удобнее будет для моего будущаго дома, мысленно перемещал биллиардную комнату в мезонин, отдаляя ее от столовой; не знал, на какей цвет решиться для гостиной, сделать ли ее голубого или зеленого, хотя предпочитал голубой цвет, но боялся его непрочности; также не знал, на что решиться относительно одежды лакея, хотя кучеру давно определил покрой ливреи, но лакей меня смущал; мне нужен было лакей, это и говорить нечего, но мне хотелось бы иметь около себя чисто одетаго и знающаго свое дело человека без ливреи; меня немного пугала вся эта пышность, но, однако, так как мой покойный дед обладал кучером и тому подобными вещами, но не имел ливреи, то я чувствовал потребность перещеголять его, то есть перещеголять дух его во всяком случае; я также размышлял о предполагаемой поездке по Европе и справился распределением, куда и как держать маршрут и сколько времени употребить на это путешествие, но не мог определить, на верблюде ли мне переехать степь из Каира в иерусалим или отправиться морем в Бейрут и оттуда сухим путем ехать вместе с караваном.