Век живи, век работай и век золоти ручку начальству. На роду так написано рабочему человеку.
— То правда! — согласилась Марина и печально закивала головой.
— Нет, то неправда, — раздался чей-то сердитый голос.
Никанор, Остап, Горпина и Марина, онемев от удивления, смотрели на сутулого, с землистым лицом человека, стоящего на куче свежей глины. Он подпоясан брезентовым плотничьим фартуком. За поясом блестит топор. В руках узелок с харчами. На плече лучковая пила. Кудрявую голову обхватывает узкий кожаный ремешок.
Позади, прямо над его головой, всходило большущее, набухшее малиновым соком, праздничное солнце.
— Нет, то неправда! — повторил человек. — Ошибаетесь, дядько Никанор, насчет своей рабочей доли, здорово ошибаетесь! Паны так думают и нам свою думку вдалбливают: век вам жить и век хребтину гнуть. Бог и царь, мол, отпустили вам, скотам, такую долю и не смейте жаловаться. А мы не то еще посмеем…
Никанор во все глаза смотрел на чужака. «Политический… Бунтовщик. Что ему тут надо?»
Человек спустился с глинища вниз, к землянке. Теперь, вблизи, Никанор хорошо его рассмотрел. Обыкновенный, курносый нос, добрые усмешливые губы и беззащитный пустой, голый рот — ни одного переднего зуба, как у младенца.
— С праздником вас, господа хозяева. Пришел вот помогать по плотницкому делу.
И голос у чужака теперь совсем другой — мягкий, шепелявый, домашний, совсем не политический. Но Никанор не хотел верить ни глазам, ни ушам.
Глядя исподлобья, Никанор объявил нежданному и незваному гостю:
— Не нуждаемся мы в вашей помощи, господин плотник. Так шо проваливайте своей дорогой.
Остап покраснел до слез, торопливо сказал:
— Батя, это Гарбуз, горновой… локоть к локтю работаем на домне.
— Там работайте хоть морда к морде, а здесь… Сами тут управимся.
Гарбуз стоял перед Никанором, бесстрашно показывал свои розовые младенческие десны и насмешливо щурил добрые веселые глаза.
— Не бойся, дядько Никанор, я никаких денег не потребую. Ни одной копейки. Сделаю оконные рамы твоей халупе — и поминай как звали.
— А ради чего такой добрый?
— Сделаю, и все! Просто так…
— Просто так и чиряк на ж… не вскочить. Знаешь шо, человече, иди ты отсюда, иди христа ради!
Гарбуз посмотрел на Остапа.
— Земляк, втолкуй своему батьке, что я не кусаюсь.
Никанор хмуро двинулся на Гарбуза.
— Шагай быстрее, р-р-революционер, не оглядывайся! И дорогу сюда забудь.
Ушел Гарбуз. У Остапа не хватило смелости вступиться за него, пойти наперекор отцу.
На другой день после праздника, придя на работу, Остап сразу же оттащил Гарбуза подальше от глаз мастера и десятника. Мял его руку в своей, по-братски заглядывал в глаза, просил:
— Ты не обижайся, Степан, на моего отца. Хороший он человек, только норовистый очень.
Гарбуз с силой тряс своей кудрявой головой, не соглашался:
— Нет, Остап, нет!.. Обидно. Прискорбно. Своя рабочая кость твой папаша, а такая… шкура барабанная. Если бы не такие, как он, давно бы панские головы валялись на свалке, а мы бы хозяевами были.
«Хозяевами? Ишь, куда занесло — на хозяйское место!» — подумал Остап, а вслух сказал:
— Наш Бутылочкин, подлюга, во всем виноват. Десять карбованцев в ту получку потребовал и вчера пять. Дал. Куда же деваться!.. Вот батько и лютует.
— В зубы надо было дать, в самую харю — больше бы не потребовал.
— Дал в зубы, а теперь…
Гарбуз рассмеялся.
— Дал все-таки? Вот молодец!
— Дал, а теперь боюсь, расправы жду от Бутылочкина. |