– Седых, ты жестокая женщина! А что, кагэбэшники опять к тебе наведывались?

– Нет. Они мне звонят, а я бросаю трубку.

– Знаешь, мне кажется, они просто ревнуют тебя к Алексу.

– Они и к тебе с удовольствием будут ревновать. Я уверена, что мой телефон прослушивается.

– Да? Ой! Ну тогда пока!

Жить Миша с Леной решили у нее. «Москвичом буду, – с удивлением думал про себя Степанов. – И Ленина комната будет моей комнатой».

Правда, он до сих пор отчаянно стеснялся ее родителей. Он кое как пережил «серьезный разговор» с отцом насчет Лениной беременности, но вот маменькины вздохи ужасно его нервировали: она полагала, что ее дочери еще рано рожать и что Миша «всю жизнь девочке испортил». И ведь не объяснишь ей никак, что он тут ни при чем!

«Как я при ней буду в домашних трениках ходить? – заранее ужасался Степанов. – А выстиранные трусы как сушить? А сексом как заниматься, когда им с тестем все будет слышно?»

О Ленином ребенке Миша старался не думать. «Его пока что нет, – уговаривал он себя. – А как появится, там что нибудь решим».

У Лены были свои сложные взаимоотношения с животом. При Мише она вообще старалась не упоминать о беременности, а если уж упоминала, то с досадой. При родителях – беспомощно улыбалась и разводила руками: так уж, мол, получилось. Но Миша знал, что наедине с собой Лена с нежностью гладит свой живот и поет ему песенки.

В последнее время она была взвинченная и слезливая, как заболевший ребенок. Белое свадебное платье носить отказалась, утверждая, что в нем она похожа на холодильник. К Мише то ластилась, то изводила его беспричинной ревностью; и под конец он уже мечтал, чтобы день свадьбы наступил как можно скорее. Он очень надеялся, что, закрепив его за собой, Лена хоть немного успокоится.

Но самое главное, кража кабеля и дача взятки сделали Мишу, Алекса и Жеку кем то вроде братьев по оружию. Почти все свободное время они проводили вместе, обсуждали какие то планы, делились мыслями…

«Кто бы мог подумать, что я буду дружить с американцем! – удивлялся Степанов. – И куда девался мой хваленый патриотизм? Я же всю жизнь ненавидел иностранцев!»

– Фигня это была, а не патриотизм, – сказал Жека, когда они разговорились на эту тему. – Как можно одновременно ненавидеть несколько миллиардов незнакомых тебе людей? Это уже, извини меня, патология какая то!

– Все равно я гораздо больше люблю наших, советских! – возразил ему Миша.

Но Жека тут же его перебил:

– Врешь ты все! Ты любишь Лену, маму, своих близких… А к жителям какого нибудь Урюпинска ты совершенно равнодушен. Да даже здесь, в Москве, ты что, едешь в метро и прямо таки обожаешь каждого пассажира? Людей не за национальность, а за кое что другое любят.

«Все верно, – вздыхал про себя Миша. – Вот взять, к примеру, Алекса… Никто из наших не хотел меня прощать, а он простил. Хотя ему больше всех от меня досталось».

И при этих мыслях у Миши теплело на сердце от благодарности.

ГЛАВА 23

Свадьба, товарищи, это небольшое, но очень стихийное бедствие.

В семь утра Марика – разряженная и завитая – была у Лены. К этому времени невеста уже успела поссориться с папой, заключить с ним мир и вновь довести себя до нервного срыва. Ее двоюродная сестра, маникюрша из парикмахерского салона, взялась подводить ей стрелки на веках, в результате чего Лена стала похожа на нечто среднее между индейцем сиу и посмертной маской Петра Великого.

Час ушел на то, чтобы смыть это безобразие, успокоить заплаканные глаза чайными примочками и накрасить их заново.