Час ушел на то, чтобы смыть это безобразие, успокоить заплаканные глаза чайными примочками и накрасить их заново. Писаной красавицы не получилось, но теперь, по крайней мере, Лена никого не пугала.

В довершение всех бед на свадебном платье лопнула «молния»: оказалось, что со времени последней примерки Ленин живот существенно вырос.

– Нитки! – кричала мама. – Надо зашить, пока жених не приехал!

Все кинулись искать швейные принадлежности, но из за того, что бабушка вчера помогала Лене убираться, найти ничего не удалось.

Невеста готова была снова удариться в слезы.

– Я что, так и пойду регистрироваться с дыркой в правом боку?

Наконец коробку с нитками и иголками отыскали в духовке.

– А куда мне ее было девать? – оправдывалась бабушка. – У вас и так все углы забиты!

В этот момент зазвенел дверной звонок.

– Жених! – закричали двоюродные сестры.

Мама – все еще в бигуди и халате – кинулась к себе в комнату.

– Не открывайте!

– Откройте!

Лена галопом понеслась в коридор. Марика, не успевшая до конца зашить на ней платье, побежала следом «на нитке».

Наконец дверь кто то открыл.

– Здравствуйте, девочки ! – раздался надтреснутый старческий голос. – Я прадедушка Константин Эрнестович из Мытищ.

Бывшему красному командиру, орденоносцу и народному заседателю было девяносто шесть. Голова его была абсолютно лысой, из ушей торчал пух, а костюм по фасону напоминал одеяния эпохи немого кино. И тем не менее прадедушка был чрезвычайно представительной фигурой.

– Леночка, вы выглядите ну точь в точь как моя жена покойница! – сделал он комплимент невесте.

Лена несколько побаивалась Константина Эрнестовича. Прадедушка был надменен и деспотичен, всех называл на «вы» и любил вдаваться в воспоминания, которые надлежало внимательно слушать.

Его истории разительно отличались от того, что передавали по телевизору и печатали в газетах, поэтому потомки, как правило, прадедушке не верили. Впрочем, тот об этом не догадывался: из уважения к его возрасту никто никогда с ним не спорил.

Лена помнила, как в детстве Константин Эрнестович рассказывал ей «сказки»:

– Я, сударыня, удивлялся всего два раза в жизни и с тех пор больше не удивляюсь.

– А чему? – заинтригованно спрашивала его правнучка.

Глаза прадедушки подергивались дымкой воспоминаний.

– В семнадцатом году после кадетского училища я отправился принимать свой полк. Приехал в штаб, а там какие то пьяные рожи шатаются. Я спрашиваю: «Где командир?» А они мне: «Мы за него. А тебя мы сейчас расстреляем как классово чуждый элемент».

– Так чему же ты удивился? – не понимала Лена.

– Да я думал, это бандиты были, а это оказались революционные солдаты, новая власть.

– А второй раз?

– А второй раз в тридцать седьмом. Кто то написал анонимку в НКВД, что до революции я был офицером и угнетателем трудового народа. Чудом не посадили.

– Так удивился то ты чему?

– Да какой же я угнетатель, когда я не успел начать угнетать!

В общем, Константин Эрнестович был поистине эпохальной личностью.

Проведя инспекцию по квартире, прадедушка нашел, что в ней «много непорядку». Лениной бабушке, его дочке, было обещано «надрать уши», а Марике сказано, что она «персик и душка».

– Визгу от вас – как от мартовских кошек, – под конец заявил он женщинам. – Где у вас тут тишина и покой? Мне отдохнуть с дороги надо.

Тишину прадедушке обеспечили в родительской спальне. Константин Эрнестович сел в кресло и только собрался было вздремнуть, как ему на глаза попался стоявший под кроватью ящик с ркацители.