Алекс дернулся, но Марика не дала ему говорить:

– Я поеду в Финляндию. Как нибудь переберусь… Ты, главное, жди меня!

– Дурочка! Не вздумай! Тебя же посадят!

– Я как нибудь дам тебе знать.

– Марика, поклянись, что ты этого не сделаешь!

– Клянусь, что сделаю! Получишь от меня весточку, и сразу приезжай в Финляндию.

– Уважаемые пассажиры! Поезд отправляется!

– Люблю тебя…

По очереди обнявшись со всеми, Алекс отступил к вагону. Ребята что то кричали ему, махали вслед. А Марика стояла как окаменевшая.

Проводница закрыла дверь. Алекс постучал в стекло своего купе. Три, два, один…

Поезд дернулся и покатил по рельсам.

Впереди Марику ждали месяцы одиночества. А может быть, даже годы.

Подойдя, Лена дотронулась до ее руки.

– Я тут недавно вычитала в одном журнале, – очень тихо произнесла она, – что если крысу кинуть в ведро с водой, то она будет барахтаться около двадцати минут, а потом утонет. Но если ее спасти, а затем повторно бросить в воду, то она станет бороться за свою жизнь до последнего. Она надеется и потому отказывается сдаваться. Ты тоже надейся.

Марика беззвучно кивнула.

Да, они с Алексом и вправду были как крыски, брошенные в воду. Пока еще они трепыхались, пока еще бодро махали лапками… Но в глубине души каждому было страшно, что никакого спасения не предвидится.

…Марика отказалась идти на заседание, посвященное ее исключению из комсомола.

– Почему ты не хочешь отстаивать себя?! – изумился Миша. – Помнишь, как в прошлый раз? Ты же всем нос утерла! Даже Вистунов и тот ничего не сказал!

– Все уже предрешено, – покачала головой Марика. – Разве от того, что я буду защищаться, что нибудь изменится?

– Ну ты должна убедить их…

– Миш, пошли они на хер! Я и тебе ходить не советую: здоровее будешь. Скажи, что заболел.

В ночь перед собранием Степанов все никак не мог уснуть. Крутился, вертелся, думал… Все таки сколько мужества надо иметь, чтобы добровольно  пойти против общества!

Миша с ужасом вспоминал те времена, когда буквально все знакомые, кроме Лены, объявили ему бойкот. Многие по прежнему его сторонились, но время шло, и прошлые грехи волей неволей забывались. Кроме того, постепенно Миша научился жить без оглядки на однокурсников. В конечном счете что от них зависело? Да ничего!

Но главное заключалось даже не в этом: за спиной у Степанова стояло государство и потому не имело большого значения, что про него думают отдельно взятые Маши Саши. А за спиной Марики не было никого и за нее некому было вступиться.

Среди ночи Лена встала кормить Костика. Включила лампу, взяла его из кроватки. Как же Миша их любил! После того как в доме появился маленький пищащий мальчишка, все изменилось. Миша смотрел на него и думал: «Ну и пусть, что не мой. Зато воспитаю его по своему. Будет точь в точь как я: и повадками, и по уму». И от этого на сердце было приятно и щекотно.

Сказать «люблю» проще простого. А вот как не отказаться, пожертвовать всем ради тех, кого любишь? Вот велели бы ему сейчас: бросай свою любимую жену и выбирай кого нибудь другого, кто нас устраивает. Послушаешься – будешь жить, как все нормальные люди. А не послушаешься, пеняй на себя: прихлопнем – мокрого места не останется.

И как быть?

Миша все таки пошел на это заседание.

Заранее обозначенные лица обвинили Седых в том, что она «продалась за кусок колбасы», после чего все члены комитета проголосовали за ее исключение. Все, кроме Миши.

– Ты что, сдурел?! – набросился на него Вистунов, когда они вышли на улицу. – Почему ты голосовал «против»?!

Миша едва сдерживался, чтобы не залепить ему по роже.