– Заходил. Велел тебе привет передать. Представляешь, его сестра Моника собралась замуж за этого долговязого парня из Хантингтон Бич. Потом тебе звонила Эми…

– Мама, скажи ей, что меня съел русский медведь.

– Она мне не поверит!

– Тогда скажи, что меня арестовали и отправили на сибирские рудники.

Маминого ответа Алекс не услышал – их разъединили.

– Ну что, поболтал с домом то? – спросил Жека, когда Алекс вышел из кабинки.

– Поболтал.

Действительно, это было что то удивительное: дозвониться из Москвы до дома, услышать мамин голос… И дело было не в чудовищном расстоянии. Дело было в том, что здесь, в России, у Алекса началась совсем другая жизнь, и звонок домой значил что то вроде звонка в прошлое.

– Я становлюсь сентиментален, – сказал Алекс. – Сейчас я улыбаюсь, заслышав звуки родины, а завтра, глядишь, начну писать стихи.

– Это тебе женской ласки не хватает, – сразу определил Пряницкий. – Со мной тоже иногда так бывает.

Алекс вспомнил встреченную в метро девушку. Пожалуй, Жека был прав.

Алексу повезло, и он застал Ховарда на месте: тот как раз допечатывал какую то очередную статью. Кураторская работа не была для него основной: большую часть времени он занимался тем, что писал репортажи для «Лос Анджелес трибьюн».

Как всегда в комнате Ховарда царил творческий беспорядок: по углам лежали груды справочников и кипы газет, на стене висели большие карты СССР и США. Больше всего Алексу нравились папки, куда тот складывал свои статьи. На каждой из них имелась ироническая пометка: «Клеветнический вымысел», «Антисоветские пасквили», «Намеренные искажения».

Алекс всегда удивлялся тому, как Ховард относился к Советскому Союзу: у него было множество русских друзей, он знал Москву как свои пять пальцев, понимал и чувствовал загадочную русскую душу… Но при всем при этом Ховард убежденно ненавидел советскую власть и все, что с нею связано.

Такое двойственное отношение к этой стране Алекс встречал впервые. Как правило, все иностранцы, живущие в СССР, делились на две категории: ворчливых недоброжелателей и восторженных туристов. Первые, в основном посольские работники, терпеть не могли Советский Союз и страстно жаждали перевода в Европу: мол, тут скучно – нет хороших ресторанов, нет ночной жизни, нет круглосуточных магазинов… Вторые, наоборот, сходили с ума от музеев, церквей и тому подобной экзотики. А вот людей, действительно знающих русских и трезво глядящих правде в глаза, были единицы.

– Чего хочешь? – спросил Ховард, когда Алекс появился у него в дверях. При этом его пишущая машинка ни на секунду не прекращала греметь.

Алекс прошел в комнату и, убрав с дивана переполненную пепельницу, сел.

– Ховард, а я мог бы поехать с русскими студентами на уборку картошки?

Стук пишущей машинки оборвался.

– Зачем тебе это?

Алекс неопределенно пожал плечами:

– Я пишу диссертацию по русскому фольклору, следовательно, должен собрать какой то фактический материал.

– И Ленинской библиотеки тебе мало?

– Конечно, мало. Если я буду переписывать чужие находки, то это уже будет не научная, а переводческая работа.

Ховард поправил свои очки:

– Оно, конечно, так… Но ты, наверное, в курсе, что иностранцам не разрешается отъезжать дальше, чем на сорок километров от места учебы.

– Ну, может быть, есть какие то исключения?

На минуту в комнате повисла томительная пауза.

– Надо подумать, к кому мы можем обратиться, – наконец произнес Ховард. – Я поговорю с ректором.

Алекс поднялся.

– Скажите ему, что я мог бы поехать вместе с группой моего соседа Миши Степанова – комсомольца и видного общественника.