– Справишься? – с надеждой спросила она Алекса.

– Постараюсь.

– Постарайся, миленький, постарайся… А то ведь мне тоже голову открутят.

В обмен на восстановление утраченных ценностей Алекс получил право общаться с колхозниками. Более того, Никаноровна распорядилась, чтобы школьники провели для него пару опросов и показали ему свои песенники и дневники друзей.

Фольклорная коллекция Алекса быстро пополнялась. По сути, он учил язык заново: как оказалось, ни рафинированная бабушка, ни авторы учебников понятия не имели о том, как правильно выражаться по русски. Чего стоили одни проклятия, посылаемые Гаврилычем в адрес продавщицы тети Дуни!

«Потомки наверняка оценят мои труды и назовут в мою честь какой нибудь славный корабль в составе Тихоокеанского флота», – думал Алекс.

Кстати, Гаврилыч после случая с памятником воспылал к нему бурной любовью.

– Я теперь твой должник, – говорил он и беспрестанно пил за здоровье Алекса все, что горит.

В ход шел «Тройной одеколон», политура и даже жидкость для полоскания зубов, неосторожно оставленная Алексом на умывальнике.

– Хорошая у тебя самогонка, – нахваливал Гаврилыч своего благодетеля. – Больше нету? Сам выпил, да? Ну ничего, мы с тобой можем к бабке Нюре съездить. Она такой первач гонит – о о! А песни поет лучше всякого радиоприемника. Если что, ты мне свистни: мне собраться – только подпоясаться.

И все бы было хорошо, но только планы Алекса насчет Марики не спешили воплощаться в жизнь.

Поначалу он все ждал от нее какого то знака. Ведь тогда, после случая с памятником, он явно произвел на нее впечатление. Этот взгляд, это смущение, эти осторожные слова – все свидетельствовало о том, что у него есть шансы на быструю победу.

Однако время шло и ничего не менялось.

Они встречались на посиделках у общего костра или на крыльце общежития, иногда говорили на какие то незначительные темы, но Марика еще ни разу не намекнула ему на что то большее. Можно было подумать, что она вообще избегает его.

«Может, у нее все таки есть парень? – в растерянности думал Алекс. – Или она лесбиянка?»

Порасспрашивать ее однокурсников он стеснялся: проявлять внимание к женщине, которая тебя не хочет, было несолидно.

С горя Алекс даже начал ухлестывать за другой девушкой, Валей Громовой. Но и это не произвело должного эффекта. Марика оставалась замкнутой и неприступной, как дворец китайского императора.

Солнце не по осеннему припекало. Воздух был свеж и чист, из рыжего леса на краю поля доносился грибной запах.

Распределившись по бороздам, студенты занимались сбором урожая: девушки выбирали картошку из земли, а парни оттаскивали ее к дороге.

Марика неторопливо складывала картофелины в ведро. Половина из них была искромсана уборочным комбайном – он был неисправен и слишком высоко срезал пласт земли. Но нормативы студентам засчитывали по весу, поэтому все не стесняясь скидывали и порченые, и непорченые клубни в одну кучу.

Вчера Лядов на линейке орал, что это саботаж, что из за студенческой нерадивости сгниет половина урожая.

«Ну и пусть сгниет, – думала Марика. – Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем».

Честно говоря, ей уже до смерти надоело это вавилонское рабство. Вот было бы здорово собрать вещички и нынче же поехать домой, в Москву! Кто тебя держит? Никто.

Никто, кроме общественного мнения. Попробуй только отказаться работать! Все тут же начнут пальцем показывать: мол, гляньте ка на эту единоличницу! Оторвалась от коллектива, себя лучше всех считает. Белоручка!

А это стыдоба, каких мало, ибо чернозем под ногтями почетен даже для дирижеров камерных оркестров.

Хорошо тем, кто имеет блат в деканате! С его помощью можно устроиться так, что и боги будут завидовать: от поездок на картошку тебя освободят, на прогулы будут смотреть сквозь пальцы, на всех экзаменах поставят на балл выше.