— А как же говорят, что там всем людям живётся вольно?

— Это правда, — сказал Овчинников. — У них мужики в крепости никогда не бывали. Живут себе хуторами, как латыши, деревень у них нет.

Котошихина, который был склонен ко всему, что научает человека знаниям, интересовал университет в Упсале, о котором он был уже наслышан.

— Это та же школа, только большая, учат там законам и лекарскому умению, — сказал Овчинников. — Мне в Стокгольме о нём таких страхов понарассказывали, что боюсь, Григорий, тебе повторить.

— Я не из пужливых, Кузьма Афанасьевич, — ещё сильнее заинтересовался Котошихин. — Говори, что слышал. Я с лавки не упаду.

— В той Упсале есть изба, заставленная склянками с частями человеческого тела. Ученики режут мёртвых людей вдоль и поперёк, копаются в требухе, а в особой избе стоит котёл, где мертвяков варят до тех пор, пока у них мясо от костей не отвалится.

— А это ещё зачем? — вздрогнул Котошихин, почувствовав, что у него похолодело на сердце.

— Дале не говорить? — обеспокоенно спросил Овчинников, увидев, как побледнел Григорий.

— Говори, я спокоен.

— Мясо я не знаю, куда девают, а вот кости скрепляют друг с другом в том порядке, в котором они у живого человека, серебряными и медными проволоками и ставят на обозрение всем ученикам, чтобы они постигали, как человек построен.

— Каких же людей они пускают на это дело? — опомнившись, спросил Котошихин.

— А тех, кого казнят, — ответил Овчинников. — Тебе что, Григорий, нехорошо?

Котошихин сгреб рукой шапку и кинулся на выход, едва сдерживая тошноту. На свежем воздухе ему полегчало. Он отвязал от коновязи коня, с трудом забрался на него и выехал за ворота.

— Ты на меня, Григорий Карпович, не в обиде, что я такое наговорил? — окликнул его с крыльца Овчинников. — Ты меня не забывай. Будешь в посольских посылках в Нарве или Стокгольме, меня не обходи стороной, заглядывай!

Луна невесть куда закатилась, на небе и вокруг было непроходимо темно. Гришка поначалу пялил глаза, но скоро решил положиться на судьбу: ослабил поводья и предоставил коню самому найти дорогу домой. Вокруг было тихо, вся лесная живность угомонилась и отошла ко сну, и только иногда из еловой чащи доносились тяжкие вздохи болотной трясины.

Взволнованный рассказом нарвского купца, Котошихин только о нём и думал, но скоро спохватился и заоглядывался, отыскивая в окружающей его тьме хотя бы далёкий проблеск от сторожевых кострищ на посольском стане. О том же беспокоился и конь, он замедлил шаги, затем остановился и заржал. Прошло несколько времени, и неподалёку откликнулся ржанием другой конь, и Котошихину показалось, что прямо перед ним маячит то, вспыхивая, то, загасая, небольшое кострище. Он взялся за поводья и через сотню саженей был на конском дворе, где его встретил, почёсываясь и зевая, одетый в овчину и заспанный конюх.

Гришка оставил ему коня, сунул в руку копейку и, обходя сторожей, пробрался в свою палатку и, не раздеваясь, а только сняв сапоги, рухнул на свою постель и погрузился в тревожный и многоцветный сон, в котором было много крови, и чужой, и своей, драк, погонь и падений с громадной высоты, от которой у Гришки замирало от ужаса сердце, ион начинал метаться и скрипеть зубами, пугая полевую мышку, которая любила лакомиться сухарными крошками, рассыпанными возле его постели.