Андрей Ильич и в будни был не скуп на милости своим добропорядочным сотрудникам, а в свой день рождения устраивал для всех пир горой, с приглашением артистов, циркачей и даже приезжих знаменитостей. Началу корпоративного гульбища по обычаю, оставшемуся с советских времен, предшествовало торжественное заседание, на котором чествовали передовиков и ударников капиталистического труда, вручали им почётные грамоты, благодарственные письма, оглашали списки лучших по профессии — и всё это можно было принять за отрыжку социализма, если бы не позвякивание сотовых телефонов в карманах трудящихся передового во всех отношениях концерна, извещавших эсэмэской о зачислении на их счета премиальной, лично от Козырева, тысячи рублей. В честь семидесятилетия босса премиальный фонд был увеличен вдвое, но концерн ничего не терял от проявленной им щедрости: выданные людям деньги уже на другой день возвращались через продуктовые и вино-водочные отделы четырёх громадных торговых центров, принадлежащих «Народной Инициативе», на счета банка, также принадлежащего Козыреву.

Моя роль во всём этом праздничном бедламе была одновременно и простой, и многозначительной. Я должен был присутствовать в качестве официального представителя концерна на трёх торжественных собраниях, которые были спланированы таким образом, что я, отметившись на одном мероприятии, отправлялся на другое, затем на третье и после каждого отзванивался в центральный офис концерна, где находился штаб по проведению юбилея.

Дворец культуры мясокомбината к юбилею босса освежили побелкой и покраской оконных рам. Меня встретил председатель профсоюзного комитета. Мы прошли в зал, где я занял место в президиуме, рядом с руководящей головкой предприятия, и приготовился к тому, что все выступающие будут делать в мою сторону реверансы как представителю концерна и великого юбиляра господина Козырева, который в своё время, не поперхнувшись, приобрёл предприятие за десять процентов его реальной стоимости.

Я достойно исполнял свою роль праздничного истукана, то есть терпеливо выслушивал оголтело-хвалебную чушь, которую несли с трибуны представители рабочей аристократии и производственной элиты крупнейшего в Поволжье производителя колбас, сосисок и прочей мясосодержащей дребедени, которую я никогда не брал в рот после того, как увидел, из чего это всё делается. Но мне приходилось видеть и не такое. Я научился помалкивать и посапывать в тряпочку, не строил из себя умника, сидел-посиживал в президиуме с подобающим крупному руководителю выражением лица, вяло похлопывал в ладоши и тупо, борясь с одолевающей зевотой, смотрел в зал. И не видел ни одного лица — одно сплошное поголовье, поблескивающее глазами от предвкушения бесплатной кормёжки, выпивки и танцев до упаду под выкрики и хрипы какого-нибудь обкурившегося дурью диджея.

Мероприятие благополучно завершилось, я отзвонился в офис и сообщил о проделанной работе. Затем бережно поддерживаемый под локоток председателем профкома, погрузился в «Мерседес» и отбыл на ликёро-водочный завод, где повторилось точно такое же представление, как и на мясокомбинате, с той лишь разницей, что происходило оно под мелодичный звон стеклотары цеха розлива, который работал на благо концерна круглосуточно и без остановок. Я был здесь впервые, и директор, приняв меня за важную шишку, предложил мне выступить, что я с большим удовольствием и сделал, провозгласив в конце своего выступления здравицу в честь концерна и её президента, которая была рьяно поддержана президиумом, а затем и всеми участниками торжественного собрания.

— Удобно тут у вас проводить праздничные мероприятия, — сказал я директору на прощанье. — Водка своя, прямо с конвейера.

— У нас работают только трезвенники, — заявил он. — Сегодня наш коллектив идёт в драмтеатр на премьеру трагедии «Царь Фёдор Иоанович».

— Обязательно доложу об этом Андрею Ильичу.