Забавное это занятие — дурачить человека, с удовольствием припоминая, что я когда-то точно так же повёлся на ложную откровенность Андрея Ильича и, как тетеря, выложил ему всё про себя как на блюдечке, но, видимо, сумел чем-то затронуть чёрствую, как ржаной сухарь, душу дельца. И Козырев простил лоху минутную слабость, приблизил к себе, стал называть свояком, однако у меня хватило ума догадаться, что он это делает всегда понарошку.

— Куда сейчас едем?

— Ко мне, на мою квартиру, — сказал Митя. — У нас ещё будет время познакомиться с местными достопримечательностями.

Сын олигарха жил там, где положено жить победителям социализма и новым хозяевам жизни — в бывшем обкомовском доме, в квартире бывшего секретаря обкома партии. Это я понял сразу, потому что квартира была куплена вместе с мебелью. И всё в ней: шкафы, диваны в чехлах, столы, стулья, гардины, потолочная лепнина, кремлёвские дорожки на буковом паркете, обитые кожей двухстворчатые входные двери, огромная кухня, столовая, кабинет и две спальни — всё это смотрелось как декорация для съёмки телесериала из жизни советской партноменклатуры.

— Как вам удалось приобрести столь раритетное логово? — небрежно полюбопытствовал я.

— По Интернету высмотрел в объявлениях. Затем позвонил отцу.

Мы прошлись по комнатам и расположились в кабинете на диване, обтянутом самой настоящей кожей красного цвета, мягкой и эластичной, которую называют сафьяном, очень прочной и дорогой.

Я качнулся на упругих пружинах и заметил:

— Революционный диванчик?

— Скорее буржуйский, — не согласился Митя. — Кажется, на таких диванах устраивались вернисажи рукоделия, его украшали собачками, сшитыми из плюша, салфеточками, дорожками, вышитыми мулине крестом и гладью и такими же подушечками разных форм и размеров. У коммунистов их задорные и крикливые идеи были для внешнего употребления, а внутри они были буржуями самого мелкого мещанского пошиба и трусливыми обывателями.

И опять Митя меня удивил. Обычно новые русские избегали оценочных высказываний о прежнем государственном строе, чьё наследство они сумели прикарманить. И в этом был тот резон, что вор и разбойник никогда не интересуется судьбой ограбленного им человека.

— В чём-то вы правы, но я имел в виду другое предназначение этих диванов, — сказал я, качнувшись на пружинах. — Все кожаные кресла и диваны в революцию были ободраны, и комиссары в пыльных шлемах обрядились в сафьяновые куртки, галифе и сапоги.

Митя странновато на меня посмотрел и расхохотался.

— Вы намекаете, что и мне нужно быть готовым к сценарию, когда в мой кабинет вломятся новые революционеры и заберут диван, чтобы пошить из красной кожи себе одежду?

— Революции не будет. А вот бунт возможен. Но его легко подавить.

— Как это легко? Я был в Лондоне, когда студенты осаждали резиденцию премьер-министра. И это в Англии, а в России возможно самое ужасное.

— Чтобы подавить бунт, нужно объявить дешёвую распродажу в супермаркетах, бесплатный вход на стадионы и в кинотеатры именно на тот день, когда наиболее возможно возмущение народа. И никакой полиции, дубинок, водомётов, арестов.

Я выдержал паузу, и чёрт меня дернул соврать, хотя в этом не было никакой надобности:

— У меня на эту тему написана статейка.