— Не сердитесь, сэр, — просил он разяреннаго пассажира. — Я сам сяду возле вас. А их посажу на заднюю скамейку. Они вас не тронут, сэр. Вы даже и знать не будете, что они тут.

— И меня не браните, пожалуйста, — проворчал каторжник, котораго я узнал. — Я вовсе не желаю ехать. Я вполне готов остаться и каждому с удовольствием уступаю свое место.

— И я свое, — сказал и другой, грубым голосом. — Поверьте, я бы никого из вас не обезпокоил, если бы это от меня зависело.

После того оба разсмеялись, и принялись грызть орехи, сплевывая скорлупу.

Наконец решено было, что для сердитаго господина нет выбора, и что он должен или ехать в этой случайной компании, или оставаться. Он сел на свое место, продолжая жаловаться; стражник сел рядом с ним, а каторжники вскарабкались, как могли, на заднее сиденье, и каторжник, котораго я узнал, уселся за моей спиной, и я чувствовал его дыхание на своих волосах.

— До свидания, Гендель! — закричал Герберт, когда мы тронулись с места. И я подумал, какое счастие, что он придумал мне другое имя, вместо Пип.

Невозможно выразить, как мучительно ощущал я дыхание каторжника не только на своем затылке, но и вдоль всей спины. Ощущение было сходное с тем, как если бы мне впустили в жилы какой-нибудь острой кислоты.

Было очень сыро, и оба каторжника кляли холод. Мы все скоро впали в дремоту и молчали, содрогаясь от холода. Я тоже задремал, обдумывая вопрос: не следует ли мне возвратить два фунта стерлингов этому человеку, прежде чем потеряю его из виду, и как это ловчее сделать.

Первыя слова, которыя я услышал сквозь дремоту, были как раз те слова, которыя были у меня на уме: две однофунтовыя бумажки.

— Откуда он их добыл? — спрашивал незнакомый мне каторжник.

— Почем я знаю, — отвечал другой. — Он стащил их где-нибудь. Или приятели дали.

— Я бы желал, — сказал другой с резким проклятием на холод, — чтобы оне были у меня в руках.

— Две однофунтовыя ассигнации или приятели?

— Две однофунтовыя ассигнации. Я бы за одну продал всех приятелей, какие только у меня были в жизни, и счел бы себя в выигрыше. Ну, а дальше что? он сказал…

— Он спросил, — продолжал знакомый мне каторжник: — это все произошло в какия-нибудь полминуты, позади склада дров на тюремном дворе: «Тебя оправдают?» — «Да, отвечал я». — Ну, так согласен ли ты найти мальчика, который накормил меня и сохранил мою тайну, и отдать ему две однофунтовыя ассигнации? — «Да, согласен». — Я так и сделал.

— Очень глупо с твоей стороны, — проворчал другой. — Я бы лучше их проел и пропил.

После того, как я услыхал эти слова, я бы, конечно, сейчас же вышел, из экипажа и остался бы в потьмах и одиночестве на большой дороге, если бы не был уверен, что человек этот не подозревал о том, кто я такой. В самом деле, не только моя наружность изменилась, так как я возмужал, но и одет я был совсем иначе, так что было совсем невероятно, чтобы он мог признать меня без посторонней помощи. Но все же было страшно, что я ехал с ним в одной карете, и я боялся, как бы случайно не назвали моего имени в его присутствии.