— Ну, что?

Лэди, которую я еще никогда не видел, подняла глаза и лукаво поглядела на меня, и тогда я увидел, что эти глаза глаза Эстеллы. Но она так переменилась, так похорошела, так стала прекрасна, что мне показалось, что я все тот же, каким был прежде. Я вообразил, глядя на нее, что снова и навсегда превратился в грубаго и простого мальчишку. О, как сильно охватило меня сознание разстояния и неравенства и ея недоступности!

Она подала мне руку. Я что-то пробормотал об удовольствии снова ее видеть, и что я давно ждал этого удовольствия.

— Вы находите, что она очень переменилась, Пип? — спросила мисс Гавишам с жадным взглядом и ударяя клюкой по стулу, в знак того, чтобы я на него сел.

— Когда я вошел, мисс Гавишам, я совсем не узнал Эстеллы, но теперь она мне напоминает прежнюю…

— Что такое? Вы хотите сказать, что она напоминает вам прежнюю Эстеллу? — перебила мисс Гавишам. — Она была горда и дерзка, и вам хотелось уйти от нея. Разве вы не помните?

Я смущенно проговорил, что то было давно, и что я тогда ничего не понимал, и тому подобное. Эстелла улыбалась с полным спокойствием и говорила, что не сомневается, что я был вполне прав, и что она была очень неприятная особа.

— А он переменился? — спросила мисс Гавишам.

— Да, очень, — отвечала Эстелла, глядя на меня.

— Менее груб и прост? — сказала мисс Гавишам, играя волосами Эстеллы.

Эстелла засмеялась и поглядела на башмак, который держала в руке, и снова засмеялась, поглядела на меня и положила башмак. Она все еще обращалась со мной, как с мальчиком, а я был совсем очарован.

Решено было, что я пробуду у них весь день, а завтра уеду в Лондон. Мы поболтали еще немного, и мисс Гавишам послала нас вдвоем гулять в заброшенный сад, говоря, что потом я покатаю ее в кресле, как бывало прежде.

— Я, должно, быть, была странная девчонка, — сказала Эстелла:- вы не знаете, что я спряталась и глядела на вашу драку в саду; но я это сделала и была очень довольна.

— Вы меня щедро наградили.

— Неужели? — отвечала она, разсеянно. — Я помню, что очень не взлюбила вашего противника за то, что его привезли сюда.

— Мы теперь большие друзья с ним, — сказал я.

— Да, я припоминаю; вы занимаетесь под руководством его отца?

— Да.

Я неохотно подтвердил это, потому что мне казалось, что это придает мне мальчишеский вид, а она и без того обращалась со мной, как с мальчиком.

— После перемены в вашей жизни вы переменили и товарищей, — сказала Эстелла.

— Конечно, — отвечал я.

— Иначе и быть не могло, — прибавила она высокомерным тоном, — та компания, которая годилась для вас прежде, теперь совсем не годится.

Хотя у меня в душе не было большого желания посетить Джо, но после этого разговора оно совсем пропало.

— Вы тогда еще не знали об ожидающем вас счастии? — спросила Эстелла.

— Нет, я ничего не знал.

Я напомнил ей, как она выходила из дому и приносила мне пиво и мясо, но она сказала:

— Я не помню.

— Неужели не помните, что заставляли меня плакать? — спросил я.

— Нет, — отвечала она и покачала головой, озираясь кругом.

Я в самом деле думаю, что она этого но помнила, и от этого так огорчился, что готов был заплакать, — и эти слезы были бы горше первых.

— Вы должны знать, — продолжала Эстелла, снисходя ко мне, как к мальчику, — что у меня нет сердца…

Я слыхал подобную болтовню и взял на себя смелость сказать, что я этому не верю; что я лучше знаю, что не может быть такой красоты без сердца.