Ранним утром мы с дядей Петей пошли на речку. У него в низком береге старицы было оборудовано сиденье, торчали воткнутые в воду рогульки для удочек. Я сел на доску, врытую в берег, и зажмурился. Из высокой травы, на противоположном берегу вставало нестерпимо яркое солнце. Его лучи отражались от неподвижной поверхности воды бритвенным блеском. Дядя Петя достал из ведёрка пригоршню размоченной пшеницы, кинул, и вода закипела от набросившихся на подкормку мальков. За ними стала подходить рыба покрупнее. Я забросил удочку, и вода возле поплавка сразу забурлила, а он мигом исчез под водой. Клевали чебаки, и довольно крупные. Дядя Петя ловил на мальков и добыл несколько щук и крупных окуней.

Солнце поднималось всё выше, я смотрел на противоположный берег и ничего не видел, кроме высокой и густой травы.

— Далеко отсюда до Иртыша?..

— Где десять, где все двадцать километров будет, — ответил дядя Петя. — Весной заливает. Травы здесь уйма. Всё лето коровы, лошади и молодняк там держим…

— А что и лошади есть?

— У нас кони одни из лучших в области. На скачках почти всегда призы берут.

После обеда меня разморило, и я завалился спать на сенник, где продувал сквознячок. Кричали гуси, буйствовал петух, бормотали куры, звенели сверчки, пищали ласточки, но это не помешало мне через мгновение провалиться в сон.

Отдохнув пару часиков, я попил холодного молока и опять вышел на старицу, но уже без удочек, просто пройтись и осмотреться. Дул лёгкий знойный ветерок. Высокие травы на другой стороне старицы волновались, помахивали верхушками, и мне был явственно слышен их тихий и ровный шум. Я подошёл к паромчику, небольшому плоту на проволоке, протянутой от одного берега к другому, встал на него, и через несколько минут ступил на жёсткую землю, сплошь изрытую затвердевшими, как камень, следами копыт коров и лошадей.

Я поднялся на невысокий берег и пошёл, не выбирая пути. Сразу же спугнул с гнезда утку, которая плюхнулась в воду. Из-под ног сорвалась стайка перепелов, через несколько шагов где-то рядом с места стронулась крупная птица и полетела, нелепо подныривая в полёте, и огласила окрестности своеобразным скрипучим криком.

— Чибис!.. — догадался я. И вдруг почувствовал тяжёлый мерный гул, исходящий от земли. Я взбежал на бугорок и увидел, как по травяному безбрежью на меня мчится косяк лошадей, голов в сорок. Это было завораживающее и незабываемое зрелище: кони мчались плотно сбитой группой, и от них веяло первобытной красотой и мощью. Что-то их потревожило, может оводы, но они неслись вскачь, и меня от них отделяло несколько десятков метров. Я даже не успел испугаться, я просто стоял, и шагов за двадцать табун подался в сторону и промчался мимо меня, обдав запахом травяной пыльцы и резкого пота. Добежав до берега старицы, табун, не останавливаясь, посыпался в воду, подняв клубы сияющих на солнце водяных брызг. Кони радостно ржали, трясли мокрыми гривами и хвостами, по их коже пробегала дрожь лёгкого озноба. Я понял, что они радовались жизни, эти двухлетки, ещё не знавшие упряжи и тяжёлой клади. Что ж, подумал я, хорошо, что и у них есть своё лошадиное детство, которое они, возможно, будут вспоминать, когда жизнь поставит их в тяжёлые оглобли неподъёмного воза, который им придётся тащить до конца своих дней.

Под ярким впечатлением от увиденного я шёл по берегу реки. Молодые кони, ссыпавшиеся в воду с крутого бережка, всё ещё стояли в моих глазах. В голове теснилось предчувствие того, что скоро промелькнёт стихотворная строка. Я лёг на траву и стал смотреть в белёсое от зноя небо.

— Какие роскошные места! — думал я. — Совсем недалеко отсюда Черлак, казацкая станица, воспетая Павлом Васильевым, могучим песнопевцем Иртыша.