Конечно, мои товарищи переполошились. Дело дошло до того, что отец одного из них, герой войны, добился приёма у первого секретаря Омского обкома партии Манякина и разъяснил ему, что КГБ занимается чепухой. Это повлияло на рвение кэгэбэшников, но не очень. Машина была включена, и мы вляпались в неё навсегда. Кое-кому из Омска пришлось уехать. Поехал в Ригу и Мысаков. Из благих побуждений заехал ко мне, чтобы предупредить. А кэгэбэшная машина уже крутилась, колесики её стучали, в кабинетах составлялись планы оперативных разработок, и вся это государственная дурь хорошо оплачивалась бессловесными трудягами.
Мысаков уехал в Ригу. И вот однажды я пообедал в ресторане железнодорожного вокзала, вышел на перрон и сел на скамейку покурить. Ба! Что такое?.. Наискосок от меня сел мужчина и закрылся газетой. Всё бы ничего, но в газете была аккуратная дырка, а в дырке сверкало недрёманное око нашего инзенского кэгэбэшника. Признаться, мне в этот момент было не до смеха. Всё выглядело достаточно мрачно: комитет госбезопасности был серьёзной конторой и ломал многим и судьбы, и здоровье.
Между прочим, где-то за год до моего приезда Ульяновский КГБ тоже провёл операцию против безобидного говоруна писателя Д. Дудкина, который вёл литературный кружок на автозаводе. В один печальный для Дмитрия Константиновича день на его занятиях появился некий любитель русской словесности, которому не составило труда подвести несдержанного на язык и увлекающегося писателя к оглашению письма А. Солженицына к съезду писателей в присутствии кружковцев. Провокация удалась: ловушка захлопнулась.
Дмитрию Константиновичу на бюро обкома партии влепили строгий выговор и запретили вести занятия с молодыми литераторами. Самих кружковцев тоже таскали на улицу Л. Толстого, но без последствий: пожевали и выплюнули.
Любитель изящных искусств из чугунных ворот КГБ получил внеочередное звание и повышение по службе в другом городе.
Литературный могиканин
Во время моей учёбы в Литинституте его ректором был Владимир Фёдорович Пименов, личность в своём роде легендарная, поскольку, обитая более сорока лет в очень опасной литературной среде соцреализма, сумел не только уцелеть, но и постоянно находился на ответственных должностях. Кажется, он был какое-то время главой Главного репертуарного комитета, который доставил много хлопот Михаилу Булгакову, возглавлял журнал «Театр», осуществлявший вторичную цензуру поставленных театрами спектаклей. Утвердиться на таких постах в то время было очень непросто.
В советское время драматургами становились единицы. И дело не в таланте. Нужны были пьесы, которые соответствовали идеологическим установкам, чтобы одновременно в них присутствовали признаки реальной жизни, а после ХХ-го съезда партии, даже лёгкая критика, даже фрондёрство. Всё это сочетать было нелегко. Непросто было писать критические статьи о советской драматургии: авторы известных пьес, получивших признание в партийной верхушке, принадлежали к касте неприкасаемых. Пименов, однако, умел написать пространную статью, которая не была очевидной глупостью, но и не блистала оригинальностью. Словом, умел учитывать баланс сил. А драматургия, ко всему прочему, приносила авторам очень большие гонорары. А это не пустяк в нашей быстротекущей жизни.
Ректор В. Пименов вёл в Литинституте семинар по драматургии. Слушателей у него было человек пять-шесть. Среди них был ныне известный детский писатель Гриша Остёр, но о нём стоит писать отдельно. Была странная девица, весьма миловидная, ходившая в кожаных штанах. Она в общежитии занимала отдельную комнату и никого к себе не пускала, даже однополых с ней существ. Столь странное поведение драматургички открылось во время очередных всенародных выборов. В общежитии был избирательный участок, и вот однажды на граждан, спешивших отдать свой голос, сверху полетело… Дежуривший служивый из госбезопасности ринулся на третий этаж, вломился в комнату драматургички и обнаружил явные следы её антисоветской деятельности. |