Объявили перерыв и мы вышли покурить на улицу. Сверкалов (у него была такая лицемерная привычка) кинулся ко мне чуть ли не обниматься, выпалил несколько комплиментов, потом отшатнулся, подмигнул и спросил: «Значит, гусаришь?» Представляю, скольких людей он своими издёвками заставил хвататься за сердце. Но я — поэт, что мне был Сверкалов, поэтому я и ответил: «Красиво жить не запретишь, Владимир Николаевич!» У М. Никитина от такого ответа отвисла губа, а Сверкалов сразу потерял ко мне всякий интерес.

Со Сверкаловым я уже был близко знаком. Случилось это на районной отчётно-выборной комсомольской конференции Цильнинского района. Я вышел покурить, он попросил у меня огоньку.

— Что-то я тебя не знаю, — сказал он.

— Работаю в «Комсомольце», корреспондент, — представился я.

Он оценивающе на меня посмотрел.

— После ужина домой поедем вместе.

Итоги конференции обмывали в ресторанной «боковушке». Водка лилась рекой, звенели бокалы, раздавались приветствия в адрес высокого гостя, пили на брудершафт и «через руку», и «через ногу».

Подвыпивший шофёр гнал «Волгу», а пьяный Сверкалов с какой-то стати нахваливал меня, какой я хороший поэт и блестящий журналист.

Возле моего дома он вышел из машины.

— Ты дома-то пьёшь?

— Если есть причина, почему не выпить? — довольно развязно сказал я.

— Молодец, — усмехнулся Сверкалов и, открыв багажник, одарил меня двумя бутылками водки «Посольская».

Через несколько дней я встретил Пыркова и спросил, зачем он в докладе начал давать характеристики.

— Да это не я, Николай! Доклад смотрели в обкоме и приказали дать каждому писателю характеристику.

— Значит, писал ты?

Он глядел на меня виноватым взглядом нашкодившего первоклассника.

Благов стал писательским начальником, а Пырков, под зубовный скрежет супруги, коренной ульяновки, перебрался в Саратов. Слава невредного человека помогла ему стать зав. отделом поэзии «Волги», получить хорошую квартиру.

В журнале «Волга» я уже печатался при Благове, послал стихи в надежде, что Пырков порадеет родному человеку. Ан нет!

Но вот Н. Благов стал главным редактором журнала «Волга», и Пырков уже, кажется, один сбежал в Ульяновск. Работал в комсомольской газете, до опупения играл в шахматы, наконец, дождался, что Благов приехал в Ульяновск уже навсегда. Уехал навсегда в Саратов и Пырков.

Так закончилась длительная рокировка двух писателей.

Мне кажется удивительным, что на Владимира Пыркова в его становлении и развитии никак не повлияла Великая Отечественная война, которую он встретил шести-семилетним мальчуганом. Недавно я перечитал его книгу лирических миниатюр в прозе, порой очень тонких и прочувствованных. Встречаются и подлинные шедевры.

Но вот что любопытно: шла война, для мальчишки его возраста было бы закономерным сопереживать фронтовым событиям, но война как бы обошла Пыркова стороной. Из домика на Венце он смотрел на Волгу, любовался плесами, поймой, озёрами.

Может быть, эту способность устраняться от корневых событий жизни и имел Николай Благов в виду, когда говорил: «Пырков дальше удочки ничего не видит!»

День несчастий

Наверное, у каждого в жизни бывает день, на который выпадает сразу несколько неприятностей. Таким для меня был день 11 мая 1980 года.