Благов практически никогда не рассказывал о своём становлении как поэта, это была ещё одна его тайна, но мы её отгадаем очень просто, если прочтём вслед за поэтом книги, которые сделали его поэтом, величайшие книги России — «Букварь» и «Книги для чтения». В дни его малолетства не было суеты вокруг компьютера, тогда в цене были сказки, тогда не учились языку, а впитывали его вместе с молоком матери. Нам остаётся только догадываться, сколь могуче и всеобъёмно было его первое ощущение от того, что в его сердце сами собой стали складываться напевные строки, на какую высоту они приподняли его над миром и приблизили к сосредоточению всего сущего — к Богу, ибо без прикосновения к нему человек не может стать поэтом.

Всё, что окружало молодого поэта, он обнаруживал первый раз, ни родословье, ни воспитание не могло подсказать ему ровно ничего. Он был «чистой доской», на которой могли появиться любые письмена, но появилась поэзия, настоящая русская поэзия. Но и нельзя сказать, что чистейшие строки отразились на этой волшебной доске сразу в совершенном виде. Нужно вспомнить какие кровавые дни переживала тогда Россия. На деревню наступала коллективизация, и Благовы бегут, подобно десяткам тысяч своих земляков, от голода 30-го года, голода почти забытого сейчас, но основательно выкосившего Среднее Поволжье. Бегут в Ташкент — город хлебный.

Позже Николай Благов будет, где только можно, умалчивать об этом эпизоде своей биографии: уж очень не хотелось ему, коренному волжанину, признаваться, что родина его — Ташкент, послереволюционная столица российской голытьбы, нерусский город, больше похожий на торжище. И никакие восточные мотивы не аукнутся в его стихах. Да и как они могли появиться, всё накрыла Волга, на берегу которой он прожил всю свою жизнь.

Интересно было наблюдать, как Николай Николаевич ревновал к Волге других поэтов, он только Н.М. Языкова допускал к ней, не в силах не уважить громадного таланта певца Волги, но остальных он всерьёз не ставил ни с Языковым, ни с собой. Слабость? Уверенность?.. По-моему, Николай Благов был до умопомрачения влюблён в Волгу, он испытывал к ней чувства разбойника, ушкуйника, который с трудом верил в Христа, так — для виду, а основной его верой была Волга, со всей своей языческой сущностью, вплоть до человеческих жертвоприношений. Чтобы понять это, нужно вспомнить, что воинство Стеньки Разина, а особенно сам Стенька топили в Волге своих супротивников по любому поводу.

Во всяком случае, Николаю Благову стоило бы выдумать родословную от древнего волжского атамана, изукрасить её байками и побасёнками, раздуванить знаменитыми дуванами из персиянской добычи. Конечно, стоило бы выдумать, но время, в котором он жил как поэт было совсем непоэтическим. Перед войной, говорят, была расстреляна ассоциация крестьянских писателей — несколько сот небесталанных душ. Живя в своём крестовогородищенском уединении, Николай Благов и духом не ведал обо всех этих литературных страстях. Повезло ему чуть позже в Ульяновском пединституте, где молодой поэт обрёл старшего литературного товарища Григория Ивановича Коновалова. Не думаю, что Григорий Коновалов много дал Благову как литератору, а вот практической стороне жизни поэта учил его беспрестанно, поддерживал, помогал.

В судьбе поэта много значит удача, везенье. Удача пришла к Николаю Благову оттуда, откуда он, пожалуй, её никогда не ожидал — из Москвы. Одним из первых оценил стихи Н. Благова заместитель редактора журнала ЦК ВЛКСМ «Смена» Дмитрий Ковалёв. Я в Литинституте был слушателем его семинара, и он рассказал мне, как, придя в журнал, потребовал принести ему все стихи, которые были отвергнуты редакцией. Среди массы «самотёка» Д. Ковалёву попались стихи, написанные в ученической тетрадке с фотокарточкой простецкого парняги.