Изменить размер шрифта - +
Эта встреча была последней, в 1982 году Алексей Данилович оставил этот бренный мир, который был явно несправедлив к нему, как и ко многим простодушным людям.

 

В гостях у Г еннадия Лёвина

 

Я встретился с Геннадием Лёвиным, когда пришёл устраиваться на работу в газету «Ульяновский Комсомолец» летом 1973 года. Не ошибусь, если скажу, что мы сразу по-доброму сошлись друг с другом, наверное, потому что Геннадий был литературно одарён: писал стихи, но особенно ему удавались небольшие очерки о природе, всегда обстоятельные, проникнутые чувством лиризма и сострадания ко всему живому.

Он был страстным охотником и едва начинался охотничий сезон, как наш редактор покидал газету, уезжал на Пичерки (охотничьи угодья Ульяновского автозавода) и по возвращению оттуда всегда светился от пережитого охотничьего счастья. Через несколько дней в газете появлялась зарисовка о природе, как всегда, написанная очень задушевно и блиставшая несомненными литературными достоинствами.

Однажды Геннадий пригласил меня в Сурское, познакомил со своей мамой, которая всю жизнь проработала педагогом и бесконечно любила сына, переживая, как складывается его городская жизнь. После обеда мы кололи дрова, а вечером пошли по гостям.

— Сейчас я познакомлю тебя с интересным человеком, — сказал Лёвин. — Здесь, в Сурском, есть небольшой заводик, где делают электроплитки. Он там директор. Но дело не в этом. Порынов в Сурском — величина!

Дом у Порынова был рубленый, двор застлан стругаными плахами, во всём чувствовался требовательный к себе хозяин, умеющий не только стучать кулаком по трибуне, но и близко знакомый со всякой крестьянской работой. Он встретил нас на крыльце, приветливо поздоровался и пригласил в дом.

— Мне старший сын бутылку коньяка «Наполеон» прислал, так что есть чем угостить…

Расторопная хозяйка быстро накрыла на стол, мы испробовали французского коньяка, и завязалась беседа. Порынов говорил обо всём с редкой для русского человека откровенностью, бесстрашно называл вещи своими именами, а в то время это решительно не одобрялось, впрочем, как и сейчас, власть предержащими. Заканчивался 1973 год, начиналась эра «застоя» и Порынову, настоящему коммунисту, претили двуличие и ложь, которые победили добро и справедливость. Он всерьёз верил в идеалы коммунизма и негодовал, что их марают недостойные люди, которые гужом пёрли во власть. В его суждениях не было поспешности и пустословия, а присутствовал трезвый и глубокий анализ.

От серьёзных разговоров нас отвлекла хозяйка. Узнав от Лёвина, что я поэт, она принесла толстую тетрадь со стихами. Я внутренне содрогнулся: страх не люблю выслушивать тягомотных графоманов. Но что это были за стихи!.. Одно сплошное признание в любви к своему мужу. Она их писала всю жизнь Стихи, конечно, были беспомощными, но так трогательны, так искренни, что у меня на глаза навернулись слёзы. В каждом стихотворении присутствовал рефрен: «Милый Ваня!» и святая чистота отношений между мужем и женой, что сейчас, к нашему несчастью, навсегда утрачено.

Порынов с первого дня Отечественной войны воевал на переднем крае. И здорово воевал, потому, что в 1941 году был награждён двумя орденами Боевого Красного Знамени, а тогда награды давали очень скупо.

В начале 1942 года он вернулся из госпиталя домой без ноги, на деревяшке протеза.

Стал работать первым секретарём райкома комсомола, и его частенько посылали уполномоченным райкома партии в колхозы, чтобы обеспечивать поставки хлеба и другой сельхозпродукции для фронта и промышленных предприятий. Время было военное, и бывшему фронтовику иногда случалось обихаживать прогульщиков и выпивох своей палкой инвалида. Вполне мог отправить за лагерным сроком к прокурору, но предпочитал учить по-своему. Русский народ необъясним: прозвали Порынова «Иваном Палкиным», но возлюбили, и он стал, как выразился Лёвин, — величиной в Сурском.

Быстрый переход